Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

Мужчины стояли группами и обсуждали, какая лошадь будет первой, заключали пари. Но мне казалось, что только немногих интересовали бега. Люди покупали газеты, журналы. Женщины, нарядно одетые, смеялись и флиртовали. Молодые парочки ходили обнявшись, и война казалась так далеко, будто вообще не касалась никого из присутствовавших на скачках. Все было празднично. Город еще не знал ни американских, ни английских бомбежек. Иногда и здесь поднимали тревогу, но никто не обращал на это серьезного внимания. Пока еще жизнь шла своим чередом, довольно мирно. Еще не пришло время бомбардировок Дрездена. Иногда и у нас на заводе тоже давали тревогу. Но только немцы шли в бомбоубежище. Нас, иностранцев, обыкновенно выводили во двор, где мы стояли и с любопытством смотрели в небо на самолеты. Но скоро вышло распоряжение и иностранцев вести в бомбоубежище — немцы боялись саботажа.

Этот день с Геней был для меня праздником весны. И опять я видела, сколько проходит мимо меня, как наша жизнь в лагере не похожа на нормальную жизнь людей и как много мы теряем теперь, в эти лучшие годы нашей молодости. Когда я возвратилась к лагерю, солнце уже село. Я, конечно, не посмела стучать в ворота, чтобы опять не попасть на заметку. Я пошла вдоль высокого забора искать отверстие, через которое можно было бы пролезть внутрь — об этом мне однажды рассказала Лида. Я скоро нашла его: одна из досок висела неплотно, и, отодвинув ее, я пролезла через забор. К счастью, ни одного полицейского поблизости не было и все обошлось благополучно.

Мы встретились с Геней и в следующее воскресенье. Как и другие, мы пошли в лесок, находившийся недалеко от лагеря. Он был излюбленным местом встреч иностранцев. Здесь не было немецких детей, которые, увидя наш «ОСТ», называли нас свиньями. В этом леске никто не тревожил влюбленных, — каждый мог найти себе уютное местечко, чтобы побыть наедине с любимой. В то же время лесок этот был известен как место, где девушки «продавались» иностранцам за хлеб и другие продукты. Конечно, в это время никто себе не мог представить того, что многие связи, начавшиеся здесь в лесу, кончились после войны бракосочетаниями. Многие наши девушки никогда не возвратились домой, а уехали в Бельгию, Голландию, Францию или Чехословакию. Но иногда и здесь, особенно перед вечером, бродили немецкие полицейские, выискивая, вероятно, опоздавших в лагерь. В этом я убедилась в первый же день нашей прогулки с Геней.

Обнявшись, мы долго ходили по дорожкам. Иногда мы останавливались и целовались. Потом Геня предложил сесть под кустом. Он, как рыцарь, снял свой пиджак и расстелил его на земле. Мы сели и опять начали целоваться. Но Геня хотел теперь большего. А я начала сопротивляться. Я считала, что для этого мое время еще не пришло. Непорочность была для меня в это время чем-то особенным, источником душевной силы. Отдаться так просто, где-то, любому, кому я нравилась, значило для меня потерять мое не только женское, но и человеческое достоинство. Нет, на это я еще не была готова. Если это случится, думала я, то должно случиться что-то особенное, что-то необыкновенное. Может, от этого изменится вся моя жизнь. Но к этому пока не было никаких предпосылок. Втайне я ждала какого-то героя, наподобие дяди Феди или Сергея. Тогда может… Сегодня такие рассуждения считаются, вероятно, глупыми. Но тогда многие девушки так думали у нас на родине. Такие чувства и мысли мы испытывали, не только начитавшись классиков девятнадцатого века, они прививались нам дома и в школе. Несмотря на то, что наша советская действительность была построена на лжи, она внушала нам высокое мнение о человеке в моральном отношении и духовную чистоту.

А Геня не понимал, почему я не шла на все.

— Почему ты такая, Витя? — сказал он.

— А почему ты такой? — ответила я.

Но все же мы целовались. Геня нравился мне. Мне приятно было лежать рядом с ним на траве, чувствовать тепло его тела, близость человека. Мне было беспечно и хорошо с ним. Он был единственным лучом света во тьме. Я забывала наши серые будни, нашу баланду в лагере, даже адскую работу на заводе.

— Сударь, уже поздно, — вдруг раздался совсем над нами мужской голос. Мы оба встрепенулись и поднялись — перед нами стоял немецкий жандарм.

— Простите, господин офицер. Мои часы, вероятно, остановились.

Геня посмотрел на свои часы — они действительно стояли. Вежливый тон Гени, его дорогой костюм, а главное, безупречная немецкая речь, должно быть, убедили жандарма в том, что он был немец или, по крайней мере, фольксдойче. Он сказал Гене который час, затем вежливо извинился и ушел.

На дворе начало темнеть. Вечер еще не наступил, но темные, тяжелые тучи начали вдруг наползать со всех сторон.

— Скоро будет дождь, — сказал Геня. — Пойдем в кафе.

В кафе мы «примирились». Мне было приятно сидеть между людьми, так не похожими на нашу лагерную серую массу рабов. Но разговор с Теней как-то не клеился, и я знала, что он не назначит мне больше свидания.

Я опять опоздала в лагерь. Полицейский у ворот повел меня в комендатуру. А там уже стояла целая толпа «грешников». Нас всех наказали: две недели без выхода.

После этого воскресенья Геня почти не подходил к моей машине. Он демонстративно ухаживал за красавицей Настей. Это все заметили. Его друг Карло, качая головой, подошел ко мне.

— Ты поссорилась с Генкой?

— Не знаю, — ответила я.

Все девушки в комнате, которые с любопытством следили за нашим романом, тоже были разочарованы, что он так внезапно закончился. Сразу же, как только стало известно, что Геня опять назначил свидание Насте, подошел Карло и сказал:

— Как ты можешь так с ним обращаться, Витя? Теперь он ходит с той, — и он с презрением показал глазами в сторону Насти.

Но мои подруги по комнате комментировали все более бесцеремонно:

— Ну что, отбила Настя твоего кавалера? — злорадно встретила меня Мотя.

— Да, как это случилось? — вмешалась и Соня.

— С Настей никто не может конкурировать. Мужчины липнут к ней, как мед, — послышалось в другом конце комнаты.

— Красота побеждает все, — сказал кто-то в углу.

Только Татьяна решила почему-то защитить меня. Своим громким голосом она положила конец дальнейшим подстреканиям:

— Оставьте всю эту ерунду, е… вашу мать! Если б Витька ему дала, никакая Настя не отбила бы ее кавалера. Как будто вы не знаете, чего хотят от нас эти иностранцы.

Запах свободы

После нашей забастовки пища в лагере немного улучшилась, но только на короткое время. Скоро опять суп стал жиже и ломтики хлеба — тоньше. Снова жаловаться в комендатуру было бесполезно, может быть, даже опасно. Кто мог, покупал хлеб на черном рынке в лагере, кто доставал его иным путем и так перебивался как-нибудь со дня на день.