Василий Лавриненков - Возвращение в небо

Пилот "юнкерса", видевший это, сообразил, что имеет дело с истребителем, от которого не уйти, и тут же развернулся в направлении своего аэродрома. Но спасаться было уже поздно. "Лавочкин" подошел совсем близко. Павел нажал на гашетки всех трех пушек. Залп такого оружия с малой дистанции способен разнести любую цель в щепки. Но ни один снаряд не вылетел из пушечных стволов. Головачев растерялся: ведь боекомплект был не тронут. Еще раз нажал на гашетки - пушки молчали, очевидно, в подвижных частях оружия застыла смазка (на такой высоте это могло случиться). А "юнкере" тем временем уходил, хотя был всего в нескольких метрах от носа истребителя. "Таранить, - решил Головачев. Уничтожить противника и сохранить свою машину, не причинив себе вреда". "Лавочкин" вплотную приблизился к "юнкерсу". Головачев еще немного прибавил газ, подался вперед и пропеллером рубанул по хвостовому оперению разведчика. Истребитель бросило в сторону. Павел выровнял машину, осмотрелся. "Юнкере" падал, оставляя за собой черную полосу дыма.

Взорвался он вблизи нашего аэродрома.

Головачев посадил свою машину на летное поле. Я помчался к нему на эмке.

После тарана истребители редко возвращались домой. Павел, как ни в чем не бывало, стоял на крыле и посмеивался над нами: эмка так и не доехала до самолета, увязла в снегу.

Я поздравил Головачева с победой, спросил, как он себя чувствует.

- Нормально, - раздалось в ответ. - Я его деликатненько... Вот только винта жаль...

Осмотр машины показал, что надо заменить лишь лопасти винта, концы которых слегка согнулись.

Мы еще не успели добраться до штабной землянки, как прилетел командир дивизии. Генерал Захаров крепко обнял Головачева, выразил свое восхищение его подвигом и в присутствии всего личного состава полка объявил о награждении летчика орденом Красного Знамени. Боевые друзья тут же стали качать героя.

Кто-то напомнил, как французские летчики преследовали Павла, приняв его за чужого.

- Будь я на их месте, тоже, пожалуй, мог бы позариться на твой лобастый истребитель, - шутя сказал Захаров. - Кому из нас не хочется сбить "фоккера". Но французы умеют различать красную звезду. Будьте спокойны!

Наш полк перекрыл путь вражеским воздушным разведчикам для полетов над железной дорогой. Ни зима, ни метели, ни морозы не помешали этому. И хотя здесь, на севере, условия оказались намного тяжелее, чем в Причерноморье, за два месяца было совершено 385 боевых вылетов на прикрытие наземных войск. Кроме того, мы летали на перехваты одиночных самолетов, вели разведку, блокировали немецкие аэродромы. За это время полк потерял летчиков В. Мытникова и Г. Галетка, сбитых зенитной артиллерией. Но на смену погибшим тут же прибывали новички - мы готовились к большому наступлению на фронте.

...Однажды в разгар рабочего дня на пороге моей землянки выросла фигура солдата в белой от инея шинели, в валенках, с вещмешком за плечами. Приложив руку в рукавице к шапке, он стал по стойке "смирно" и доложил:

- Товарищ гвардии майор, рядовой Лавриненков прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы!

Я остолбенел от неожиданности: это был мой отец! Опомнившись, радостно бросился к нему...

В салоне моей землянки пристроили еще одну кровать. Все утрясли, определили, отец занялся своими служебными делами. Мне было приятно каждый день видеть рядом отца, а вот ему быть рядом с сыном-летчиком оказалось нелегко. Условия для него, конечно, были лучше, чей раньше, но мои вылеты на задания и неизбежные потери полка постоянно выводили его из душевного равновесия. Стоило отцу узнать, что я нахожусь в полете, как работа валилась у него из рук. Он быстро подружился с Погорелым, и тот по его просьбе то в дело мчал батю на аэродром. Жизнь на аэродроме била ключом. Непрерывно взлетали и садились самолеты. И отец метался между ними, искал меня. Когда же я возвращался с задания, он встречал меня со слезами на глазах.

- Володька, как можно вытерпеть этакое пекло? - не раз говорил он. - С таким грохотом несешься вверх! И в кого только ты пошел?

Я смеялся в ответ, все превращал в шутку, а он уходил с аэродрома, чтобы вечером, оставшись наедине со мной, снова вернуться к этому разговору. Пришлось запретить Погорелову привозить отца на аэродром, особенно во время полетов. К счастью, батя постепенно свыкся с нашей неспокойной жизнью, и мы дружно прослужили с ним вместе почти до конца войны, когда его демобилизовали по возрасту.

Нашу дивизию наградили орденом Суворова. В связи с этим командование организовало товарищеский ужин. По телефону нам передали некоторые дополнительные разъяснения: всем предложили явиться при орденах, так как за столом вместе с нами будут находиться французские летчики.

До сих пор с летчиками полка "Нормандия-Неман" мы встречались только в воздухе, сменяя друг друга в процессе патрулирования над передним краем. Их "яки" в честь цветов французского национального флага имели сине-бело-красные носы, и эти машины было очень легко узнать. Кроме того, "раяки" - так называли себя французы по радио в воздухе (идея создания полка возникла на авиабазе Раяк) - имели свой почерк боя и свободного полета. В группах летали пеленгом, ромбом, фронтом. На задания выходили одновременно дружной эскадрильей, а то и целым полком. Домой возвращались по одному-двое. Воздушный бой строили на несколько иной, чем мы, тактической основе. Сражались французские летчики мужественно, искусно. Все они обладали молниеносной реакцией, умели выжать из машины все, на что она способна. Трогательным было их внимание к нам, своим соседям: не было дня, чтобы "нормандцы" не пролетели над нашим аэродромом, не засвидетельствовав своих дружеских чувств.

В эфире мы уже "перехватили" несколько фамилий и имен летчиков "Нормандия-Неман". Из соседних полков дошли до нас, подобно легенде, рассказы о том, как была сформирована эта необычная авиационная часть{10} и какие подвиги совершили ее летчики в боях за советскую землю.

Авиатехники без устали пересказывали подробности гибели летчика парижанина Мориса де Сейна и механика самолета Владимира Белозуба. Из уст в уста передавалось шутливое напутствие старшего летчика П. Лорийона молодому барону Франсуа де Жоффр, только что прибывшему на фронт. Звучало это напутствие примерно так: "Наше дело не такое уж трудное, барон. Ты пристраиваешься в хвост фрицу. Как только увидишь, что черные кресты прямо у тебя перед глазами и вот-вот дотянешься до них рукой, жми на гашетку. В тот же миг фриц готов для гроба. Выше голову, барон! Вскоре все это испытаешь на деле..."

Узнали мы и о том, как Лорийон таранил "фокке-вульфа", отбив ему киль крылом своего "яка". Стиль обращения "нормандцев" друг к другу быстро переняли многие летчики и техники. "Мой командир!", "Мой капитан!" - можно было нередко услышать в то время у нас на аэродроме.