То было давно… - Константин Алексеевич Коровин
– Да, – согласился и железнодорожный мастер. – Дело это – рыбу удить – пустое. Я не говорю никому, а то засмеют. Жена, знакомые на меня сердятся за это.
– А вот я с поездом ехал, и царь ехал. Значит, ехали в Сарово, к угоднику Божию. А я сам из той стороны, родился в селе, а потом отец в Москву увез, и в Москве я учился. И помню, в детстве, там одно место, называлось Ключ Свят, в лесу большом, у бугорка. Хорошо место. Лес, и такой бочажок под дубом круглый с водой был. Вода чистая. И над ключом кто-то поставил деревянный крест. Помню – старый он был, и к тому ключу ночью лоси ходили воду пить. Мы мальчишками, когда грибы собирали, тоже, бывало, зайдем воды испить. Говорили, что ранее и сам преподобный ходил туда и будто крест он поставил…
Вот недавно, когда царь приехал, и я там был, и что вышло. И дуба нет, и часовня на том месте поставлена, и кругом дома, церкви. И ключа я не нашел. Лесу нет, а сад. Дорожки песком желтым сыпаны, красное сукно расстелено, духовенство… Паникадила горят, народу что… Тысячи! Травы прямо не видать, всё песком покрыто. Вот что стало – узнать нельзя. Отчего они ключ тот, как он ране был, не оставили? Крест-то самодельный, и дуб был. Я сказал как-то одному монаху, а он мне так строго ответил: «В голове у тебя глина, значит, и маловер», – говорит. Ушел я от торжества того и утром рано пошел на речку. Утро хорошее, вода тихая. Закинул у кустика удочку, одну, другую и гляжу на поплавки. Вдруг вижу, ко мне человек подошел, стал сзади и говорит мне: «Я вам не мешаю? Можно посмотреть?» «Нет, не мешаете, – говорю, – садитесь только, а то рыба-то видит». Он сел. «Вот, кажется, на левой удочке у вас клюет», – говорит. Вижу, верно, клюет. Я подсек, большая рыба. Тащу леща. А он говорит: «Что это за рыба?» Вот, думаю, чудной, чего пристает? И рыбы не знает… «Лещ», – говорю. «Никогда, – говорит, – не ел». Вот, думаю, чудной…
«Хорошая рыба», – говорю. «Приятно, – говорит, – рыбу ловить?..» «Да, – говорю, – а у вас удочки-то нету?» «Нет, – говорит, – нету». «Вот, – говорю, – я на вечернюю зорю пойду вот туда, где лес. Там река поглубже, дак приходите вечером, когда солнце садится, я для вас удочку захвачу. Половите…» «Благодарю вас, – говорит, – только мне некогда». «А что же вы, при деле, что ль, каком?» «Да, – говорит и вздыхает: – маршрут у меня… – Потом помолчал и говорит: «Продайте, пожалуйста, мне эту рыбу, леща…» Я говорю: «Да что же – так возьмите». «Нет, – отвечает, – не могу. Вот ведь и денег-то у меня нет. Я сейчас приду или пришлю. Уступите, пожалуйста». – И ушел.
Так через полчаса двое подходят, таких, военных, и говорят: «Вы рыбу продаете?» «Нет, – говорю, – я не продаю». «А не знаете ли, кто здесь на реке рыбу продает?» «Не знаю, кто продает…» «А нам сказали, что тут рыбу поймали большую, дак хотят ее купить, очень нужно…» «Дак это я поймал леща», – говорю. «Продайте, пожалуйста». «Да что же… возьмите так, – говорю. – Тут уж был один, хотел купить, я ему отдавал, дак он не взял. Да и денег у него не было». «Вот, – говорят, – будьте добры…» – и протягивают мне пять рублей – золотой. Я говорю: «У меня сдачи нет». «Всё равно, – говорят, – берите пять рублей. Только рыбу-то дайте». Я думаю: «Что такое, чудно как…» Смеюсь и говорю: «Двугривенный – больше не стоит». «Дайте, – говорят, – пожалуйста, ваш адрес. Потом сдачи дадите». Я дал адрес. Они подхватили леща-то, да и пошли скоро.
После обеда пришел ко мне домой один из этих-то, которые были на реке. Ну я ему сдачи даю – двадцать копеек с него взял. А он смотрит на меня так жалостливо… «Возьмите, – говорит, – все пять рублей». Я думаю: «Что за народ чудной. Богатый, знать…» Говорю: «Нет, зачем же… Это не стоит». «Прошу вас, – говорит он мне тихо, – пожалуйста, только никому не говорите, ведь это у вас был, когда вы этого самого леща-то поймали, сам государь император…»
Садовский и Огарев
Помню Москву, когда наступила ясная пора весны. В мае москвичи уезжали на дачу, в прекрасные московские окрестности. Помню, какая-то работа задерживала меня там, в Москве, в моей мастерской на Тверской. Недалеко, тоже на Тверской, был большой дом Английского клуба, на воротах – львы, описанные Пушкиным в «Евгении Онегине».
Старинный был дом. Высокие комнаты, терраса, большой сад. Туда я ходил после работы обедать. Мало было посетителей, но всегда я встречал там артиста Малого императорского театра Михаила Провыча Садовского. У него всегда был на террасе Английского клуба отдельный столик, и он долго, до позднего вечера, засиживался за обедом.
К Михаилу Провычу за стол присаживались друзья его, знакомые, почитатели. Михаил Провыч простодушно рассказывал увлекательные случаи, которые ему приходилось наблюдать в Москве. Он часто приглашал меня пообедать вместе. Садовский любил Москву, никуда не уезжал летом и террасу в Английском клубе с садом называл «моя Ривьера».
Как-то раз за обедом Михаил Провыч рассказал, что он был на новоселье у почтенного приятеля своего, московского обер-полицмейстера Огарева, на даче, у Петровского парка, у деревни Коптево. Там новый дом, перед домом большая площадка и сад.
– Вот ты ведь знаешь, Миша, – говорит за завтраком Огарев. – Кур я обожаю. Так у меня здесь на даче индюк медальный, на выставке купил. Ну и индюк!.. Дымчатый. Красавец… Дак вот, сукин сын какой, что сделал со мной. Я смотр пожарным произвожу вот здесь, на плацу – новое обмундирование, брандмейстеры. Знаешь, блестит – люблю я это, чтоб чисто было, форма… А мне Мандель, портной, новую шинель сшил. Ну подкладку дал; верно, что красную поставил. Малиновую бы надо, генеральскую, а он красную… Я вышел на балкон к пожарным и, как полагается, говорю: «Здорово, ребята». А он, индюк-то, откуда ни возьмись, индейский черт, прямо по воздуху да в меня как вцепился – вот сюда. Ведь срам какой! Я его по голове, понимаешь ли, за соплю его тяну. Оттащу, а он пуще. Да ведь больно бьет!
Смешно тебе, а я, брат, бегом на балкон… Вот это в Индии порода какая… Вот хоть льва или птицу взять
