Артем Драбкин - Я взял Берлин и освободил Европу

Мы вышли на окраины Вены и прошли по городу. Надо сказать, что там во всех домах из окон были выброшены белые простыни, белые флаги. Все дома были в белых простынях. Мы прошли мимо знаменитого Венского дворца, в 19-м квартале. Мы остановились около одного из жилых домов. Там нас разместили, и там мы жили недели две, не меньше. Надо сказать, что жители Вены очень боялись наступления Красной армии. Потому что немцы вели пропаганду. Кругом были листовки, что всех уничтожат, всех расстреляют, никого в живых не оставят. Поэтому большинство венцев из Вены ушло вместе с немецкими войсками, осталось не так уж много. Поскольку я довольно прилично знал немецкий язык, мне часто приходилось переводить, когда в штаб доставляли «языка». Я был единственным, кто вообще-то знал немецкий язык.

Остановившись в большом шестиэтажном доме, мы проходили по всем комнатам. Было всякое. И стреляли в нас из подвалов, еще какие-то немцы оставались. Все это было небезопасно.

Расскажу один эпизод. Я вошел в одну из комнат. Там сидит семья австрийцев. Старик, пожилая женщина, девушка. Мужчин вообще не было. И посредине комнаты стоит гроб, кое-как сколоченный, и в гробу лежит мужчина. Когда я вошел в эту комнату, они все бросились ко мне и начали что-то быстро лепетать. Я им сказал: давайте спокойнее, говорите помедленнее. Я говорю по-немецки, но не так хорошо вас понимаю. Тем более австрийский акцент. Расскажите, что с вами случилось, и дайте мне сначала возможность осмотреть все ваши комнаты. Я прошел по комнатам, посмотрел, там никого не было. Тут они начали рассказывать. Когда немцы уходили из Вены, когда здесь были небольшие уличные бои, недалеко от дома был убит муж этой девушки. И когда немцы ушли из города, а наши еще не успели войти, она нашла его труп и перенесла домой. Он гражданский, не воевал, но кто его знает. Теперь они сидят, плачут, не знают, где его похоронить, не могут его вынести, не могут ходить по городу, все занято вашими войсками. Труп лежит уже неделю, уже начался запах. Что им делать? Я говорю: успокойтесь. Пришлю солдат, чтобы вынесли хотя бы куда-то за дом. А там вы уже решайте. Попробуйте захоронить на пустыре за домом. Тут они ко мне все кинулись, чуть ли не на колени встали, стали меня благодарить. Я говорю: да бросьте вы. Я попросил ребят, они вытащили гроб на пустырь.

Тут я немножко отвлекусь и расскажу вот что. Поскольку мы все время шли по венгерским деревням, очень много последнее время ходит разговоров о том, что были люди, которые насиловали женщин, и немецких, и венгерских. Что грабили вовсю. Что были мародеры и прочее. Надо вам сказать, конечно, такие явления в принципе были. Но за это карали очень жестоко. Расстреливали на месте. Я сам был свидетелем таких случаев. Были, конечно, жестокие ребята, особенно те, у которых погибли родственники или были сожжены деревни. Они действовали жестоко, бесчинствовали. Желание отомстить, оно, конечно, было. И сказать, что не было таких случаев, я не могу, такие случаи были. Но наказывалось это очень жестоко.

А теперь расскажу о том, что было повсеместно. Выбивают немцев из какого-то села наши передовые части, располагают их в этом селе по домам. Людей, как правило, никого нет, все убежали, дома пустые. Солдаты брали кое-что. Как правило, это часы. Кроме того, наша армия была вся в обмотках и в ботинках. Все быстро переоделись в сапоги. Но каких-то ценных вещей особенно не брали. Это не возбранялось. Тем более что армия действительно там одевалась. Я не говорю о том, что продовольствие было полностью немецким. У них были подвалы, забитые колбасами, вином, консервами. Все что угодно было. Но в рюкзаке, да еще марш по 50–60 километров – с полным вооружением трофеев много не унесешь. А когда мы уже вторым эшелоном приходили, ничего мы такого не брали, да уже нечего там было брать. Зашел я в один дом. Такой старинный замок. Всякое барахло выбрасывали из шкафов, искали, может быть, там есть что-нибудь ценное. Все завалено материей, бельем, одеждой на полметра от пола все завалено. В подвале были старинные вина. Мы же не останавливались, как правило, мы шли маршем. На ходу забегаем в этот подвал, чтобы взять какое-то продовольствие. Ребята быстро в рюкзак эти бутылки с вином. Я был непьющим и некурящим, и ничего меня не интересовало. Смотрю, в этом подвале лежит повидло, они были в кубах, завернутых бумагой. Я этот куб на плечо подхватил и побежал догонять свою телегу, на которой я ехал. Было жарко, и весь этот куб потек.

По пути нам время от времени показались заградотряды. Эти отряды при проверке машин выбрасывали все награбленное на обочину. И только после этого машина пропускалась. Никого не задерживали. Главным образом это были машины с офицерами. У них были машины, было на чем везти. Я видел, какой-то полковник вез, все у него выкинули. Ему ничего не сделали, езжай дальше. Но такие заградотряды я видел собственными глазами. Поэтому разговоры о том, что было такое повсеместное явление, что наши войска так себя вели, это полная ерунда и чепуха. Все это пресекалось. Тем более это было в 45-м году, тогда уже специально по этому поводу были листовки, которые раздавались и висели на домах, где строго это дело воспрещалось.

Что еще? Наша почта шла вслед за наступающими войсками, и мы могли отправить родным небольшие посылочки. Одежонку, продовольствие, но немного. Я думаю, мне что-то надо послать своим, какие-то вещички, рубашку, ерунду какую-то. Собрал посылку. Ее надо было как-то упаковать. Я забежал в один дом, там остались венгры и был один итальянец. Венгры говорили по-немецки. Я попросил их зашить мою посылку в рубашку. Пока они выполняли мою просьбу, я поговорил с итальянцем, который тоже говорил по-немецки. Он был антифашистом, был в итальянском концлагере, и сейчас он возвращался домой. И потом, когда мы уже выходили из этого городка, смотрю, идет целая колонна наших, и за ней идет Владик, он был очень крутой парень. Так вот, Владик тащит моего итальянца. Тащит его расстреливать, насколько я понял. Я подошел к нему и говорю: «Ты что делаешь? Он антифашист». Владик говорит: они такие-сякие итальяшки, их всех надо расстрелять. Тот бледный, лицо белое. Я говорю Владику: ты брось, я точно знаю, что это свой человек. Мой друг, очень недовольный, неохотно его отпустил. Надо сказать, что я очень рисковал. Дело в том, что, во-первых, я со своей фамилией немецкой тоже рисковал. Владик мог запросто и меня застрелить, ему ничего не стоило. Кругом мертвых трупов валялось полным-полно. Хорошо, что мы были с ним в дружеских отношениях, он отстал от этого итальянца. Я считаю, что я здесь спас человека. Может быть, он потом за меня молился.

В Вене мы услышали, что идут большие бои под Прагой, в Чехословакии. Одновременно из Берлина туда направили Четвертую танковую армию. Мы шли параллельно с танкистами. Раньше мы шли в основном в пешем строю. А теперь нас посадили на что возможно. Кого на велосипеды, много тогда забрали велосипедов. Кто на телегах, кто на лошадях верхом, кто на броне бронетранспортеров и танков. Был приказ как можно скорее ворваться в Прагу. В Праге началось восстание. Я сам слышал, как по радио они призывали на помощь. Действовали подпольные радиостанции. И они призывали на помощь наши части. Вторым украинским командовал Малиновский, который потом стал министром обороны. А нашим Третьим украинским командовал Федор Иванович Толбухин. Он умер раньше всех командующих. (Теперь наша дивизия уже называлась 12-я Гвардейская венская воздушно-десантная дивизия).