Юрий Сушко - Альберт Эйнштейн. Во времени и пространстве

Сейчас же нужно ответить Бертрану. Эйнштейн неловко повернулся в кресле, и едва не застонал от боли. Что за черт, отчего же такая тяжесть в животе?.. Когда боль чуть стихла, забившись куда-то в глубину, Эйнштейн позвал Элен и попросил принести кофе. А сам принялся сочинять ответ, полный безоговорочной поддержки плана Рассела. Но заметил при этом, что сам он, к большому сожалению, не сможет в данный момент оказать какую-либо реальную помощь, поскольку хворает, но подпись свою с удовольствием поставит. Подумав, он написал несколько имен ученых, но, вспомнив грех одного из них, вычеркнул. Потом отдал письмо секретарю и велел поскорее отправить. Элен, заметив, что лицо патрона внезапно исказила гримаса боли, встревожилась: «Все ли в порядке?». Через силу он ответил ей в своей обычной манере: «Все в порядке. Я – нет».

…16 апреля после обеда Эйнштейн, как обычно, отдыхал у себя в комнате. Верная Элен, находившаяся в соседнем кабинете, внезапно услышала шум падающего тела. Она вбежала и обнаружила Эйнштейна, лежащим на полу ванной комнаты.

Прибывшие врачи не смогли уговорить Эйнштейна отправиться в больницу. Морфий снял боли, и он уснул. Дюкас пристроилась на диванчике в кабинете хозяина, который располагался дверь в дверь со спальней, и всю ночь подавала больному кубики льда и минеральную воду, чтобы не допустить обезвоживания организма.

На следующий день врачи продолжали настаивать на немедленной госпитализации. Эйнштейн по-прежнему сопротивлялся. Решающим аргументом доктора Дина стал упрек:

– Если вы откажетесь, вы станете тяжким бременем для мисс Дюкас. Не жалеете себя, пожалейте хотя ее.

В городской больнице, куда доставили больного, диагностировали разрыв аневризмы брюшной аорты. Больному делали внутривенные уколы, пичкали обезболивающими таблетками. От операции Эйнштейн отказался наотрез: «Я могу умереть и без помощи врачей… Уйду, когда сам того захочу. Искусственное продление жизни – бездарно. Я сделал свое, пора уходить. Я хочу уйти красиво». Потом попросил телефон. Первый звонок он сделал Дюкас, поручив ей срочно привезти первый черновой вариант своего будущего телевизионного выступления, а также еженедельник и свои последние заметки по единой теории поля.

Эйнштейн возился со своими уравнениями, чувствуя: до победы осталось чуть-чуть… Но мечта о том, чтобы все сущее описать одним уравнением единого поля, преследовавшая его всю жизнь, так и оставалась мечтой.

За два дня до кончины Альберт Эйнштейн написал прощальное письмо королеве Бельгии Элизабет: «Странное дело – старость: постепенно теряется внутреннее ощущение времени и места, чувствуешь себя принадлежащим бесконечности, более или менее одиноким сторонним наблюдателем, не испытывающим ни надежды, ни страха».

Навестив отчима в больнице, Марго оказалась последней из родственников видевшая его живым: «Вначале я его не узнала – так сильно его изменили страдания. Сильно обескровленное лицо. Но существо его оставалось тем же. Он обрадовался, что я выгляжу немного лучше, шутил со мной и полностью царил своим духом над немощью тела. Он говорил с глубоким спокойствием, о врачах даже с легким юмором, и дожидался своей кончины, как предстоящего «явления природы». Насколько бесстрашным он был при жизни, насколько тихим и умиротворенным он был перед лицом смерти. Без всякой сентиментальности и без сожалений он покинул этот мир».

В четверть второго ночи 18 апреля дежурная медсестра Альберта Росел заметила на мониторе, что у Эйнштейна возникли трудности с дыханием. Пошла проверить, подняла неподвижному больному голову. Он по-прежнему очень тяжело дышал. Испугавшись, сестра кинулась к двери, чтобы позвать врача, но не успела. В своем бредовом медикаментозном сне Эйнштейн пробормотал несколько слов по-немецки, которые медсестра не разобрала, сделал два глубоких вдоха – и скончался…

Подводя жизненные итоги, он был строг к себе, говоря, что ни в чем не удался. Не состоялся как муж, ни одну женщину не сделал счастливой, не состоялся как отец и не состоялся, в общем, как ученый. И без его открытий человечеству будет легче жить.

В то воскресенье на столике у его больничной койки лежала неоконченная рукопись. В ней были новые уравнения, приводящие к единой теории поля. Рядом были наброски: «Все, к чему я стремился, – это своими слабыми силами служить правде и справедливости, даже рискую при этом никому не понравиться».

Он надеялся, что завтра боли хоть немного стихнут, и он сможет еще поработать.

Эйнштейн не хотел, чтобы поклонялись его костям, поэтому оставил указание о кремации. Прах был развеян над рекой Делавэр. Не зря он повторял, что, в конце концов, умереть тоже неплохо.

Но с его смертью мироздание утратило в весе, потеряв гигантскую часть своей субстанции.

Нильс Бор, вечный оппонент Эйнштейна, провожая гения в последний путь, писал: «Со смертью Эйнштейна оборвалась жизнь человека, посвятившего служению науке и человечеству. Жизнь, равной которой по духовному богатству и плодотворности нельзя найти во всей истории нашей культуры. Человечество всегда будет в вечном долгу перед Эйнштейном за устранение ограничений нашего мировоззрения, которые были связаны с примитивными представлениями об абсолютном пространстве и времени. Он дал нам картину мира, характеризующуюся единством и гармонией, превосходящую самые смелые мечты предшествующих лет. Гению Эйнштейна, который в равной степени характеризовали высокая логическая стройность и творческое воображение, удалось полностью перестроить и расширить внушительное здание, фундамент которого был заложен великими работами Ньютона».

Буквально перед посадкой в самолет Рим – Париж Бертрану Расселу сообщили о смерти Альберта Эйнштейна. «Я чувствовал себя разбитым, – вспоминал ученый, – не только по понятным всем причинам, но еще и потому, что понимал: без его поддержки мой план обречен на провал… Но по приезде в Париж я получил его письмо с согласием поставить свою подпись. Это было одним из последних деяний его общественной жизни».

Одно из последних… Даже мертвый Эйнштейн еще служил человечеству и науке. Позже Рассел скажет: «Я думаю, его работа и его скрипка давали ему значительную меру счастья, но глубокое сочувствие к людям и интерес к их судьбе предохранили Эйнштейна от неподобающей такому человеку меры безнадежности… Общение с Эйнштейном доставляло необычайное удовлетворение. Несмотря на гениальность и славу, он держал себя абсолютно просто, без малейших претензий на превосходство… Он был не только великим ученым, но и великим человеком».