Три века с Пушкиным. Странствия рукописей и реликвий - Лариса Андреевна Черкашина
Студент Тимирязевки
Да, Александр Мезенцов был достоин того «титула», удостоившего поэтом своих наследников, став поистине просвещённым юношей: знающим, начитанным, владеющим иностранными языками. Крепкого сложения, он любил спорт, занимался академической греблей. Стал студентом Тимирязевской сельскохозяйственной академии.
Прельщала ли его будущая специальность? Возможно, да. Ведь в детские и юношеские годы он подолгу бывал в отцовском имении, что на Смоленщине, любил лошадей (в усадьбе была отменная конюшня), не чурался обычных дел, знал, как работать на земле, чтобы та по осени одарила щедрым урожаем. Возможно, юноша Мезенцов лелеял иные мечты, но сбыться им в тех, двадцатых годах было не дано, ведь приёмной комиссии любого вуза было заранее ведомо – абитуриент отнюдь не пролетарских и не крестьянских кровей. А значит, не достоин постигать точные или гуманитарные науки! Разве что для аграрного вуза можно сделать послабление…
Александр Мезенцов, правнук поэта, студент «Тимирязевки». 1928 г.
При своём основании в XIX столетии новое учебное заведение нарекли Петровской академией. А в декабре 1923-го переименовали в Сельскохозяйственную академию имени К.А. Тимирязева, или в обиходе – Тимирязевку. Имелось в ней всего три факультета: агрономический, экономический и инженерный. Позднее, в начале тридцатых, на базе тех факультетов возникли Гидромелиоративный институт, Институт сельскохозяйственного производства, Институт рыбной промышленности.
На каком из факультетов учился студент Тимирязевки Мезенцов, какую будущую профессию избрал для себя? Увы, данных нет.
Зато известно другое: был он глубоко верующим человеком, что, мягко говоря, в те годы не приветствовалось. Да и в вину ему, абсолютно недоказанную (со слов одного из друзей-студентов, тоже верующего и посещавшего церковь, но не выдержавшего допросов «с пристрастием» и назвавшего имя Александра), вменялось участие в некоем молодёжном кружке.
«Я слыхала, – уточняет Наталия Сергеевна, – что Миша (так звали того студента, друга Александра) со страху много наговорил и на себя, и на товарищей».
Чуть ранее был арестован протоиерей, учёный-богослов Иван Алексеевич Артоболевский. Священника обвиняли в создании в Сельскохозяйственной академии кружка христианской молодёжи, а также в «использовании своего положения священнослужителя с целью контрреволюционной агитации во время проповедей в храме и в частном быту». В деле приводилась речь протоиерея, сказанная им в дружеском кругу: «Никогда ещё в истории так не страдал наш русский народ, как сейчас. Но что делать? Наш русский народ – православный богоносец. Придёт время, он покажет свою силу и свергнет безбожное иго силой Божией».
В последнем своём слове отец Иоанн виновным в «контрреволюционной агитации» себя не признал, твёрдо заявив «судьям», что не отрекается от веры. «Тройка» НКВД вынесла суровый расстрельный приговор, что незамедлительно и был приведён в исполнение в феврале 1938-го. На печально известном Бутовском полигоне близ тогдашней Москвы.
…Пройдут годы, и на заре нового столетия, в августе двухтысячного, отец Иоанн будет прославлен в сонме новомучеников на Архиерейском соборе Русской православной церкви. А не столь давно при Тимирязевке – ныне Российском аграрном университете – освятили небольшую церковь в память Иоанна Артоболевского, где и прошли первые службы.
Посмею предположить, студент Мезенцов знал батюшку Иоанна, слушал его проповеди. Быть может, состоял членом кружка христианской молодежи, окормляемого пастырем. Так это или иначе, но вместе с духовным наставником его мученическую судьбу разделил и Александр Мезенцов. Только намного ранее.
…Давние горестные раздумья Пушкина о неведомых ему внуках:
Хоть нищи будут наши внуки…
Эх, такая ли то беда!.. Были бы свободны.
Слава Богу, не дано было Александру Сергеевичу испытать, что значит истинная несвобода! Не знать, не слышать столь страшного и непонятного слова – ГУЛАГ!
Приговор
В памяти Наталии Сергеевны с кинематографической точностью запечатлелся осенний вечер 1930-го, словно надвое расколовший её жизнь и судьбу брата. Александр ещё не вернулся из института, когда в квартиру постучали и, предъявив красные книжечки, вошли трое незнакомцев. Незваные гости по-свойски расположились в комнате Александра и стали дожидаться хозяина.
«Как сейчас помню, когда один из чекистов услышал звук ключа в замке входной двери и в переднюю уже входил Саша, он бросился бегом к двери с револьвером в руке. По его команде Саша спокойно, с презрением, поднял руки, пока тот обыскивал его с головы до пят! Помню эти детали, этот театр так ясно, как будто сейчас это всё перед моими глазами. Потом был обыск; всё в комнате было перевёрнуто вверх дном, и всё бросалось на пол. К концу этой работы пол был весь устлан всевозможными предметами. Конечно, ничего не нашли. Саша уже одевался в передней, когда няня Настя, совсем потрясённая от этого нового удара, вдруг обратилась к старшему чекисту: «Отпустите его скорее, он ни в чём не виноват!» Эти слова прозвучали так взволнованно и грустно, что тот ответил ей каким-то смягчённым тоном: «Если они не виноваты, то их отпустят», почему-то называя Сашу в третьем лице». Мы горячо простились. Они ушли. Что было в первые мгновения после ухода брата, я не помню совершенно».
За два месяца до ареста Александра был арестован отец Сергей Петрович Мезенцов. И так уж случилось, что оба они почти одновременно оказались за решёткой: вначале в тюрьме на Лубянке, а после – в не менее известной Бутырской тюрьме. Но узнали о том отец и сын лишь случайно.
Первым был выслан старый генерал: путь его лежал в сибирский Нарым. Следом за ним отправлен был на Север и его сын. Приговор студенту Александру Мезенцову вынесли суровый: восемь лет лагерных работ!
«Проводить его мы не смогли, всё было очень засекречено, не дали даже свидания, – пишет Наталия Сергеевна, – но тёплые вещи, всё необходимое и съестное удалось ему передать. Этап был долгим и тяжёлым. Но молодость и отменное здоровье помогли ему во всех лишениях, подчас невероятных. В одном длительном переходе он и его товарищи были совершенно лишены питья. Измученные жаждой, они сильно страдали…»
Да, Александр Сергеевич (не просто тёзка поэта, а его родной правнук!) в двадцать лет угодил за колючую проволоку. В исправительно-трудовой лагерь. И без какой-то либо вины.
Вспомним, что и сам Пушкин (в таком же возрасте!) чуть было не отправился на Соловки или в Сибирь: за опального поэта (в вину ему вменялись дерзкие вольнолюбивые стихи) вступились тогда Жуковский и мягкосердечная императрица Елизавета Алексеевна. Двадцатилетний поэт отделался лишь ссылкой в Бессарабию. В тридцатых годах ХХ века её, бесспорно, сочли бы поездкой на курорт!
«Вообще советский лагерь, – это неописуемое
