Наталья Громова - Скатерть Лидии Либединской

Мне повезло. Судьбе было угодно нас дружески соединить.

Сначала робко, несмело, да и как приютской послевоенной ученице в форменном платье с заштопанными локотками, привыкшей к коммуналке, еще не пережившей страхи эвакуации, дикарке, оказавшейся вдруг на сказочной переделкинской даче, где живут настоящие писатели, быть замеченной и рассчитывать на внимание?.. Подгоняло время, сочинявшее общие сюжеты.

Как описать мое «взросление с Герценом», где самая восторженная его почитательница, знаток гениальных мемуаров «Былое и думы» и сама автор книг о Герцене, уже проложила дорожку к будущему музею своей созидательной мечтой?.. Как рассказать о ее непременном, обязательном, любовном присутствии в старом особнячке на Сивцевом Вражке?..

Остается собрать осколки этих воспоминаний, да и «нанизать» их по рецепту обожаемого ею Герцена — подобно «картинкам из мозаики в итальянских браслетах», где все относится к одному сюжету, но «держится вместе только оправой и колечками». Понятно, задача не из простых. От времени «колечки» неустойчивой памяти подразвалились, диалоги почти стерлись, да и «оправа» пожухла, с возрастом покрывшись патиной.

Память дает сбои, и картинки окрашиваются новыми тонами. Впечатления упорно возвращаются к тому ощущению, что сложилось позже, а сиюминутное, пережитое в давнем былом, исчезает, тает как дым. Но попытаюсь встретиться вновь с Лидией Борисовной…

Когда это было? Думаю, вскоре после того, как у Переделкина, писательской престижной вотчины, раскинувшейся в двадцати километрах от столицы, появился и стал активно застраиваться городок-«спутник» «Мичуринец», где в зеленом дощатом арендованном у Литфонда домике из трех комнат с терраской поселился со своей семьей мой отец, писатель Александр Крон [61]. (Подобное сооружение советского минимализма середины пятидесятых, конечно, как расцениваем его теперь, можно видеть в упомянутом дачном поселке и внешне и внутри, если заглянуть в типовые сжатые интерьеры Дома-музея Булата Окуджавы на ул. Довженко № 11.)

Близким другом отца еще с 1930-х был Юрий Николаевич Либединский, видный деятель РАППа, бескорыстный участник революции, коммунист по убеждению и легендарный автор «Недели» (повесть, написанную в 1921 году, даже проходили в школе). Однако, как свидетельствуют позднейшие источники, «первую ласточку» советской литературы, отмеченную Н. Бухариным, время не пощадило. И без того к трудной судьбе Либединского хвалебная оценка в «Известиях» будущего врага народа прибавила только горечи и сослужила недобрую службу.

Крон поселился на Довженко, 5, и путь на Гоголя, 5 в Переделкине, где гораздо раньше угнездилось семейство Либединских, был не слишком дальним. Пройтись до конца по улице классика кино (теперь неузнаваемой по причине разрастания усадеб новых престижных толстосумов), восхититься дачей индивидуального кроя-строя режиссера-художника, как впоследствии узнано; миновать редкий лесок (ныне изрядно загаженный), рассмотреть дачи небожителей — литераторов и писательских генералов, бывших в то время на слуху, и после нескольких изгибов заасфальтированной шоссейки оказаться у гостеприимно распахнутых ворот дачи Лидии Борисовны.

Такую примерно дорогу мы проделали с отцом одним солнечным деньком. Первое впечатление меня ошеломило. В глубоком кресле сидел болезненного вида человек, довольно полный, приветливый, который не показался мне молодым. Не таким я его представляла. Он так и застыл в моей памяти, почти как на известных фотографиях. Я даже не слышу его голоса… Но он ведь был мужем молодой цветущей женщины, которая шла нам навстречу с распростертыми объятиями.

— Здравствуй, Шура, как давно мы тебя не видели…

Ощущение счастливого, довольного дома, где настоящая, огромная дружная семья, которой я была лишена, меня не покидало (слышались всплески смеха, неясное бормотанье, детские вскрики, шорохи, шепот; дети мал мала меньше то появлялись, то исчезали). В довольно обширной комнате под столом безмятежно сидело на горшке еще совсем юное создание.

Трудно себе представить, что через пару десятилетий я самостоятельно войду в дом Лидии Борисовны и познакомлюсь с ее повзрослевшими детьми: старшей, разумной, рассудительной Машей, красавицей-умницей Таней — Татой, названной так в честь старшей дочери Герцена, с обаятельной, домашней, скромницей Лидой — Лолой, с чудесным Сашей, слишком рано покинувшим нас, с маленькой хрупкой Ниночкой (той, которую я некогда застала в такой непосредственной позе).

Обстоятельства непредсказуемой жизни развели нас надолго, и начавшееся, хоть и поверхностное, но очень теплое для меня знакомство с Лидией Борисовной, прервалось до начала 1970-х. Так сложилось… В силу множества трагических непредвиденностей длительный, затянувшийся на семнадцать лет перерыв в отношениях с отцом, оборвал связь почти со всеми его друзьями. «Не дай бог подумают, что хорошим отношением ко мне я обязана только влиянию его талантливой личности» — приютская выучка одинокого детства «я сама, я сама по себе» оставила жесткую колею.

Я, конечно, знала о бесконечной любви Лидии Борисовны к Герцену и о том влиянии, которое «Былое и думы» оказали на ее судьбу. «Зеленая лампа», книга ее удивительных воспоминаний, в 1960-е годы восхищенно читалась многими.

Воробьевы горы, как и для Герцена, виделись из мемуаров Л. Б. своеобразным символом жизни. Клятва двух отроков — Герцена и Огарева, верных дружбе и уважавших в себе свое будущее (и будущее своей страны), производила отнюдь не хрестоматийное впечатление. Видно, как Лидия Борисовна соизмеряла, сверяла свою жизнь с поступками своих любимых авторов и героев. (Думаю, что наше, более молодое поколение, разбуженное «оттепелью» 1960-х, было последним, принимающим, играющим в эту восторженно-литературную «игру».)

В 1973 году судьба (в лице Гослитмузея, где я работала уже больше десятка лет) подкинула мне всепоглощающее занятие: создать Музей Герцена. И культурная общественность, и заинтересованные потомки писателя давно настаивали на его открытии, хотя эпоха дремучего брежневского застоя не слишком располагала к популяризации деятельности отчаянного диссидента-свободолюба. В трудную пору крушения многих надежд возрождение Дома Герцена стало общим делом, а для меня — и своеобразным выходом из личного тупика. И тут Лидия Борисовна одна из первых пришла мне на помощь.