Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей - Екатерина Станиславовна Докашева
Так и родилась знаменитая идея «тройственного союза», которую активно воплощали в жизнь Гиппиус, Мережковский и Философов. Идея, которая вызывала много споров и нареканий в литературных и не только литературных кругах. По словам Зинаиды Николаевны, придумавшей этот союз Мережковский живо откликнулся на нее, так как «преследовавшую меня идею об “один – два – три”, – он так понял подкожно, изнутри, что ясно: она, конечно, и была уже в нем, еще не доходя пока до сознания. Он дал ей всю полноту, преобразил ее в самой глубине сердца и ума, сделав из нее религиозную идею всей своей жизни и веры – идею Троицы, пришествия Духа и Третьего Царства, или Завета. Все его работы последних десятилетий имеют эту – и только эту – главную подоснову, главную ведущую идею».
В виду неспокойной обстановки в России был высказан план уехать на год или на два-три года за границу втроем и изучить общественную и духовную жизнь там на месте с тем, чтобы потом извлечь полезное и годное для России. Мережковского интересовало католичество, движение модернизма и революционеры, находящиеся в эмиграции.
Философов уехал раньше и обещал присоединиться к ним в Париже. Мережковские же выехали из Петербурга 14 марта… Философов встретил их, как и обещал, в Париже, уже сняв для них помещение. Период жизни в Париже длился около двух с половиной лет – до возвращения в Петербург в июле 1908 года.
В Париж Гиппиус и Мережковский приехали в приподнятом настроении, мечтая о более упорядоченной и разумной жизни, чем в России. Даже у сдержанной Гиппиус Париж вызвал восторг. «Помню темные, желтые ночи на балконе нашего отеля на Елисейских Полях. Вверху – ясное, бархатное небо в звездах. Внизу – вся Avenue сверкает огнями и полна нежным переливчатым звуком бубенчиков бесконечных фиакров. Как пахнет весенний воздух!».
Постепенно у Мережковского и Гиппиус образовалось нечто вроде салона, куда приходили самые разные люди.
«Была у нас и какая-то полудомашняя, смешанная среда. Для нее явились (сами собой образовались) наши “субботы”. Русские, – а французы на них не бывали, их мы приглашали отдельно, большею частью вечером. Субботы же днем – это старые наши друзья-писатели конечно, неудачные эмигранты, поэт Минский, поселившийся здесь после бегства с “порук” от страха за две свои “мэонические надстройки” в газете Ленина в 1905 году, и Бальмонт с одной из очередных своих жен (которой по счету не помню), пышной и красивой москвичкой Андреевой. Бальмонт тогда быстро уехал из России после своего стихотворения “Кинжал”, за которое, как его пугали, его могли арестовать. Бывали и просто русские интеллигенты, давно почему-нибудь в Париже застрявшие. А главное – приходили, часто незнакомые, люди новой эмиграции, какой не было ни прежде, ни потом. <…> Были и русские богатые, жившие, даже порой совсем прижившиеся, в Париже. Не старого типа “прожигатели жизни”, – если они еще водились – мы их не знали, – но другие, скептики, случайные европеисты, неудачники на родине, коллекционеры, меценаты… Одного из сыновей московского миллионера Щукина мы хорошо знали».
Но были ли так легки и беспристрастны эти новые учение и тройственный союз? В своем письме к Философову Мережковский признается: «Формулу твою: «я+ты+Зина, – всем сердцем принимаю. Я уже давно чувствовал, что это так. Знаю, как трудно, особенно, мне трудно, – но Господь поможет». И в другом письме: «…мне особенно больно и страшно, потому что хотя тебя меньше люблю, чем Зина (но все-таки люблю, видит Бог, и всегда буду любить!»
Но чтобы ни происходило в жизни, какие бы связи ни рвались и ни рушились, ничто не могло поколебать уверенности Гиппиус в правоте своего дела. И об этом она пишет в письме Философову в апреле 1913 года: «В минуты последней тяжести я могу осуждать только себя, свою слабость, половинчатость, свое легкоыслие при величайшей дерзости, – куда уж мне судить других? Но я не могу усомниться в самом деле, именно таком, именно том, в какое верю. Я погибну, сгорю или буду наказана, но Оно все равно останется, и такое, каким я его вижу».
Но таким ли слаженным и нерушимым был союз Мережковских, как это выглядело со стороны?
Были ведь и настоящие искусы. Душевного характера. Так переписка с Ольгой Флоренской, сестрой Павла Флоренского, – показывает нам и другого Мережковского – трепетного и смятенного.
Д.С. Мережковский – О.А. Флоренской
15 bis, Rue Théophile GAUTIER
Paris XVI
10.17. 1907
Вы не можете себе представить, как Ваше последнее письмо приблизило Вас ко мне! Я сразу точно увидел Вас, почувствовал, что Вы реально существуете, и захотелось узнать Вас ближе и ближе. Я знаю, что Вам было трудно писать и что мои вопросы могли показаться грубыми, но зато видите, какая польза из этого вышла. Один уже тот факт, что Вам 16 лет, объяснил мне очень многое. Ведь мне 42 года – между нами разница 26 лет – четверть века. Значит, Вы для меня будущее, а я люблю будущее, и люблю, и бесконечно им интересуюсь. Я ведь и сам себя чувствую тоже в будущем и вообще отнюдь себя стариком не чувствую. И думаю, что если бы мы с Вами когда-нибудь встретились и ближе познакомились, то Вы убедились бы, что и мне иногда бывает 16 лет. И Вы почувствовали бы себя со мною, как ровесница, если не во всем (о, конечно, не во всем!), то во многом и, может быть, именно в том, что нам обоим наиболее дорого. <…>
Пишите больше о себе – это самое нужное. Если спросите меня обо мне, то я Вам отвечу так же откровенно, как Вы мне. <…>
Д.С. Мережковский – О.А. Флоренской
15 bis, Rue Théophile GAUTIER
Paris XVI
19.17/Х.07
Благодарю за милое умное письмо. Что Вы пишете о «ненарушимой близости» нашей, принимаю с радостью, но с недоверием к себе: я гораздо хуже,
