Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине) - Вячеслав Васильевич Бондаренко
Эх, были бы на дворе двадцатые годы, когда вопросы с церковниками решали просто… Сергей Иванович даже попытался вспомнить себя в те годы, когда ему было всего-навсего двадцать. Но не вспомнил ничего подробного. Так, общее ощущение. А сейчас – и тебе уже 52, и времена другие. Нельзя ничего нахрапом, наскоком, во всем политика нужна. Вон во время войны мудрый товарищ Сталин из политических соображений приоткрыл дверцу, дал церковникам свободу – и правильно, потому что была война, и народ нужно было мотивировать, воодушевлять. А теперь-то что?.. Но, видать, на самом верху и сами толком еще не определились с этим вопросом. Вон летом 54-го вышло постановление об усилении борьбы, а уже в ноябре свернули лавочку. Значит, было несвоевременно или что-то пошло не так. А что именно – поди догадайся, не рязанское это дело, а московское. А будешь шибко высовываться – загремишь куда подальше, а на твое место много охотников найдется…
Правда, никуда Сергей Иванович не высовывался, почему и сидел в своем кресле с 51-го года спокойно и крепко. Момент понимал, ситуацию чувствовал и на рожон не лез. Без этого дела никуда. Политика, чтоб ее…
…В дверь кабинета постучали. Заглянула секретарша.
– Сергей Иваныч, к вам священники.
– Я никому не назначал, – недовольно буркнул Ножкин.
– Так они из района. Говорят, когда еще в Рязани будем.
– А я говорю, я никому не назначал! – повысил голос уполномоченный. – Что за бесцеремонность, в конце концов? Сказано было всем: на прием записываться заранее! Вот пускай сидят теперь и ждут!
– Сколько ждут?
– Столько, сколько надо! Занят я!..
«Обнаглели совсем, – раздраженно думал Ножкин, пытаясь сосредоточиться на бумаге. – Так и лезут. Никакого покоя». Но покой так и не появился – как ни старался он вникнуть в суть текста, машинописные буквы прыгали перед глазами, а раздражение не уходило. Так прошло десять минут.
Сняв телефонную трубку, Ножкин буркнул секретарше:
– Ладно, пусть заходят.
В кабинет вошли два священника. Один плотной комплекции, высокий, другой – пониже, худенький, в очках. Оба быстро обежали глазами углы – видимо, по привычке искали иконы, чтобы перекреститься. Но иконами в этом кабинете даже не пахло. Только Хрущев смотрел со стены на вошедших. Сталина оттуда снимал лично Сергей Иванович, снимал в марте этого года, слезу пустил даже тогда…
«Дорофей и Иоанн, из Троицы», – тут же подсказала память: своих «подопечных» и их приходы Сергей Иванович помнил хорошо. Помнил он также, что игумен Дорофей (Смирнов) в прошлом фронтовик-разведчик, кавалер ордена Славы, раньше служил в Ташкенте, Ростове и Туле; а Иоанн до Рязанщины прошел через лагерь, поэтому первый вызвал у него больше симпатии, чем второй. Но сейчас нужно было показать нежданным гостям, кто здесь хозяин.
– Здравствуйте, Сергей Иванович, – пробасил игумен от двери.
– Что же это вы, граждане, без предупреждения? – недовольно отозвался Ножкин вместо приветствия. – Я вот занят, вынужден отрываться от дел ради беседы с вами… Пять минут у вас, не больше.
– А нам больше и не надо, – улыбнулся священник в очках. – Мы стены хотим в храме побелить, а то стыдно уже перед людьми – облупленные, старые…
– Стены? – удивился Ножкин. – А школа, скажите мне, которая наискосок от вашей церкви стоит, насколько я помню, она когда в последний раз ремонтировалась?
Священники переглянулись.
– Давно, – признал отец Дорофей. – Там и крышу надо латать, и забор подновлять.
– Во-от, – удовлетворенно протянул Сергей Иванович. – Значит, вы хотите церковь свою отремонтировать, и чтобы стояла она новенькая и сияющая на фоне облупленной старой сельской школы?.. Нехорошо как-то это, некрасиво даже.
– Так мы и школе можем забор поставить, и крышу ей подновить, – с ясной улыбкой снова сказал второй священник.
Сергей Иванович даже брови поднял от удивления: дурачок, что ли?.. Пристально вгляделся в визитера. Нет, на дурачка не похож. Наоборот, в карих больших глазах – ум человека, одаренного от природы и прошедшего к тому же через многое. И еще что-то, чему даже названия нет. Глаза завораживали. В них были доброта, сила и еще что-то… любовь, может быть. Или даже так, с большой буквы – Любовь. Сергей Иванович потряс головой. Что за притча такая?.. Вроде поп как поп, а глаза чудные какие-то.
– Вы что – совсем уже?.. Церковь за свои деньги будет советской школе забор чинить? А потом, может, еще и уроки Закона Божьего будете там давать?..
– Речь о побелке стен, Сергей Иваныч, разговору-то на копейку, – забасил в ответ игумен, – мы ж не придел собираемся строить и не грузовик покупать!.. Ну некрасиво ж уже, ей-Богу!.. Люди смеются, говорят: бедные, что ли, побелить не на что?..
– Все, разговор закончен!.. – повысил голос Ножкин. – Побелить стены не разрешаю!.. Есть еще вопросы? Нет?.. Всего хорошего.
Гости молча поклонились и вышли. А Сергей Иванович еще долго сидел в своем кабинете над бумагами, вспоминая этот странный разговор и глаза священника, проникавшие, казалось, в самую душу.
…В селе Троица появилась настоящая художница. Тоненькая, лет двадцати с небольшим, по виду – студентка. Одета она была по-московски, и сельские девушки внимательно изучали облик гостьи, запоминая, что и как именно она носит. Не менее пристально рассматривали этюдник, с которым приезжая мужественно стояла на яру над Окой, несмотря на холодную погоду.
– И чего ты тут рисуешь-то? – спрашивали у художницы те, кто побойчее.
– Пейзажи ваши. Виды тут замечательные. В Москве такого не найдешь.
– Э, в Москве все что хочешь найдешь, – засмеялась высокая синеглазая школьница лет шестнадцати.
– А вот не скажи. – Художница заправила под косынку прядь выбившихся волос. – Ты-то сама в Москве бывала?
– Да куда мне, – смутилась школьница. – Мы с маманей только в Рязани раз были год назад.
– Ну вот видишь, а говоришь… Природы в Москве такой нету, только здесь, у вас. Счастливые вы, что живете в таком месте. Красота кругом!..
Девушки примолкли, может быть, впервые взглянули
