Рассказы о дяде Гиляе - Екатерина Георгиевна Киселева
Хоть и складывались в рифму грустные мысли, но были еще силы и уверенность в возможности действовать, работать.
В Картине дядя Гиляй окружает себя «Задонской степью» — так назвал он поляну сразу за домом, всегда покрытую густым ковром травы с ромашками, полевой гвоздикой… Небольшой спуск в виде пригорка стал для него «Охотничьим курганом» — в память русско-турецкой войны. Три огромные плакучие красавицы березы, растущие из одного комля, названы были им в память А. П. Чехова «Три сестры». Дом со всех сторон окружало множество берез, которые весело светились в зарослях елей.
Каждое утро уходил дядя Гиляй к берегу Москвы-реки. Одно место берега несколько выдавалось вперед, получалось что-то вроде мыса, назвал «Мыс Доброй Надежды».
А подо мною лесные извилины, Каменный берег с грозящими кручами, Гнездятся в зарослях совы да филины, Дремлют в оврагах с норами барсучьими.
С «Мыса Доброй Надежды», который крутым лесным обрывом уходил вниз к реке, открывался вид на противоположный берег.
Там виднелись крыши деревни, поля, окруженные плотной стеной лесов. Внизу сквозь деревья проглядывала река, и все это тонуло в тишине, нарушаемой только пением птиц.
В Картине дядя Гиляй радовался тишине. В Москве она раздражала. В Москве на рабочий лад настраивал шум Столешникова переулка, присутствие людей. В Картине, напротив, тишина. С утра отправлялся он на «Мыс Доброй Надежды», устраивался на пеньке и под вековыми дубами, растущими на небольшой поляне мыса, отдыхал. Открывал табакерку. Понюшка душистого табака, несколько минут внимания реке, лесу — и планы, планы будущих книг, набегая, возвращали энергию. Шел назад протоптанной тропинкой, по вырубленной зятем просеке. В Картине завел дядя Гиляй папку, которую назвал «Моему молодому другу». Будущие книги адресовал молодым.
Подарком судьбы считал дядя Гиляй Картино:
Горят болота, пахнет дымом, Но все ж мне дорог край родной, И не прельстить меня ни Крымом, Ни заграничной суетой. Всего дороже мне одно — Родное сердцу Картино.Вместе с возвращением физических сил определялась возможность работы, обреталась уверенность. B 1922 году была выпущена отдельным изданием поэма дяди Гиляя «Стенька Разин», первый раз в полном виде, без сокращений.
Перед отъездом в Картино решил собрать стихи в рукописях и вырезках, напечатанные в газетах, журналах, сложил в заветный саквояж и на даче занялся их пересмотром. Оказалось, что чуть ли не на все события своего времени откликался стихами. Не случайно написал дяде Гиляю Валерий Яковлевич Брюсов:
Тому, кто пел нам полстолетья, Не пропустив в нем ни штриха, При беглой встрече рад пропеть я Хотя бы дважды два стиха.Сам определил свое поэтическое творчество в таких строках:
Архив души моей, Он никому не читан, Разбросан по кускам, Не сложен и не считан, Писался не умом, Горячей сердца кровью…До революции вышел один сборник его стихов «Забытая тетрадь», который выдержал три издания, Но очень многое оставалось разбросанным в периодике, еще больше не напечатано вообще.
(Перечитывая свои рифмованные строки, вспоминал мать. Она любила Пушкина и постоянно читала его сыну. И сама писала стихи, тетрадь с ними хранилась у отца. Да и отец любил поэзию, случалось, присылал сыну письма в стихах. Образ матери постепенно стирало время, фотографии не было, и он становился все более смутным, но, если вдруг возникал, рисовался в виде фигуры, склоненной над книгой.
Дядя Гиляй начал писать стихи еще гимназистом, отчаянным и своевольным. Первым опытом, пробой сил был стихотворный перевод с французского, выполненный по заданию учителя словесности. Справился быстро и понял: слова в рифму складываются легко. В гимназии появились его стихотворные шутки на учителей, к великому удовольствию товарищей. За одну из них был жестоко порот, но охоты писать стихи розги не отбили.
Несколько отодвигалось состояние это скитаниями, но совсем не изжилось.
Современники называли дядю Гиляя мастером экспромта. Его четверостишия гуляли по Москве, и освежая и раздражая. На реформу в полиции:
