Эдвард Радзинский - «Друг мой, враг мой…»
Оружие получила группа «Спартак». Вот так под крышей представительства Иностранное отделение готовило революцию в Германии. Как прежде немцы готовили революцию в царской России. На это и пошли отмытые от царской крови привезенные мной драгоценности.
К сожалению, цены на ювелирные украшения упали и в Германии, и деньги закончились довольно быстро. А потому мне пришлось вернуться в Москву за новыми «камешками».
На третий день по возвращении – свершилось! Оказалось, ездил не зря. И не зря трудился Менжинский…
Полыхнуло пламя – загорелась Германия! Зажженный нами великий пожар перекинулся в мир! Все, как мечтали и предсказывали Ильич и Троцкий! В Киле восстали матросы… Все шло по нашему сценарию. Кайзер был в Ставке, ему пришлось отречься от престола. В Берлине, охваченном всеобщей забастовкой, армия перешла на сторону восставших! Канцлер принц Макс Баденский ушел в отставку. Социал-демократы заседали в Рейхстаге и раздумывали, как им поступить. В это время мой знакомец левый социалист Карл Либкнехт с балкона королевского дворца от имени пролетариата провозгласил создание германской республики Советов. Вторая великая империя на наших глазах исчезла с европейской карты. Мудрый, мудрый Ильич! Великий, великий Троцкий!
В ту ночь Кремль не спал. Пили шампанское, заедали холодными картофелинами – в стране по-прежнему был голод. Счастливый Ленин, обезумевший Троцкий читали вслух телеграммы из Берлина. И Ленин шептал (опять по-немецки) все то же:
– Кружится голова!
Прошло всего несколько дней… и 12 ноября – новая революция, теперь в Австрии! Третья великая монархия исчезла с карты мира. Сомнений не было: всего через год после нашего Октябрьского переворота она началась – мировая Революция!
Еще совсем недавно, в нестерпимом холоде Туруханского края, откуда европейский порядок казался вечным, могли ли мы мечтать, что все сгорит через какие-то два года! «Кончилась всемирная буржуазная идиллия. Началось всемирное землетрясение», – записал я в дневнике.
В тот день по улицам обеих голодных наших столиц прошли колонны счастливых революционеров. Гремели оркестры! Оглушительный «Интернационал» несся из окон. Удалось! Мы взорвали сытый мир! «Даешь мировую Революцию!»
В это время Коба опять появился в Москве. Оказалось, вернувшись в Царицын, он продолжил драчку с Троцким и теперь по настоянию Льва был снова отозван оттуда. Коба продолжал радовать Ильича. Но встретиться нам не удалось.
Ильич отправил меня обратно в Берлин. Пока царит хаос – лучшее время для разведчиков.
Самец Муссолини
В Берлине шли бесконечные демонстрации, как в Петрограде в феврале 1917 года. Кажется, в эти дни (или позже, могу ошибаться) туда примчался из Италии человек с квадратной челюстью – итальянец Бенито Муссолини. Тогда он был социалист, и популярность его росла с каждым днем… Они все в чем-то сходились, эти будущие диктаторы. Муссолини – необразованный сын кузнеца, Гитлер – неудачник, начинающий художник, сын незаконнорожденного. И мой друг – сын пьяного сапожника… Их ненависть к эксплуататорам – не от ненависти к угнетению (как было у дворян-революционеров, да и у меня самого), но от личных невзгод, от ненависти к своему неравенству, от жажды отомстить отвергшему их обществу…
В это время я получил распоряжение завербовать Муссолини.
Впервые я повстречал его еще при царе, когда в очередной раз бежал из России.
В начале ХХ века мы, молодые русские марксисты – беглецы, расплодились по всей Европе. Мы все были похожи – длинные нечесаные волосы, обязательно небритая щетина, мешки под глазами от ночных диспутов и деньги, поступавшие от состоятельных родителей, – ими мы делились с необеспеченными товарищами. Именно тогда в Женеве, в дешевом кафе, где собирались эмигранты, я увидел странную пару. Крепкого, мускулистого самца с квадратной выпирающей челюстью, грязно одетого. И рядом – его любовницу, сорокалетнюю маленькую уродливую горбунью. Это была знаменитая тогда Анжелика Балабанова, социалистка, подруга Ильича, великий авторитет для нас, русских марксистов. Муссолини с восхищением смотрел в рот ни на секунду не умолкавшей горбунье. Он очень напоминал тогда Кобу.
Но как же все изменилось нынче! Муссолини остановился в самой дорогой гостинице «Адлон» у Бранденбургских ворот. Я увидел его в ресторане отеля. Муссолини стал неузнаваем. Он весь – восторженная южная самоуверенность. Теперь он сам громогласно, важно и безостановочно говорил, как когда-то говорила Анжелика. Горбунья тоже осталась в прошлом. Вместе с ним обедала рыжеволосая красавица, его новая любовница.
У нас имелась информация, что Муссолини баллотируется в парламент и ему нужны деньги на избирательную кампанию и на шикарную жизнь. Он согласился встретиться с нашим агентом. Встреча состоялась в маленьком берлинском кафе. Я сидел за соседним столиком. Агент, вчерашний царский прапорщик, обладавший единственным достоинством – он знал итальянский, повел себя, как осел. Сразу заговорил о деньгах. Муссолини расхохотался:
– По-моему, ваш азиат Ленин хочет сделать меня своим шпионом! Подите-ка вон!
(Смешно: азиатом Ленин называл Кобу, а Муссолини – Ленина.)
Я тогда подумал, что он блефует, набивает цену. Позже выяснилось: его вправду не интересовали деньги. Рыжеволосая любовница оказалась богачкой, дочерью банкира и женой преуспевающего адвоката. Что делать, мы тогда только учились. Вместо профессии у нас был один великий энтузиазм и жажда запалить этот сытый мир. Но часто наш непрофессионализм помогал. Наши враги – профессионалы, действующие согласно логике, порой не могли просчитать наши совершенно нелогичные, часто интуитивные ходы.
В это время я, то есть князь Д., жил между Берлином и Лондоном, наездами возвращаясь в Москву…
В 1918–1921 годах Берлин превратился в сумасшедший дом. Все прежние ценности были объявлены ошибкой. На смену вчерашним запретам пришла безграничная свобода. Люди будто помешались. Бары, бордели, распивочные были переполнены. Пир во время чумы. Каждый день девальвировалась марка, спекулянты создавали невероятные состояния… Девушки носили модные мужские прически. Опроборенные женские головки! Юные девицы из буржуазных семей открыто пили и открыто развратничали. Самым позорным у берлинских школьниц стало обвинение в девственности. Немецкая обстоятельность перевернулась с ног на голову. Теперь это был обстоятельный разврат. Балы трансвеститов собирали тысячи. Не отставало в безумии и новое искусство. Все, что было понятно, отвергалось. Уничтожили мелодию в музыке, сходство в портрете, литераторы радостно уродовали язык. И чем моложе и, главное, необразованнее был человек, тем он становился успешнее. Такой вот бунт молодежи против прежнего родительского мира.
