След в след - Владимир Александрович Шаров
В квартире Гурина я бывал редко. Помню, что она походила на него самого, неухоженная, бессмысленная, и только двери, с двух сторон и сверху донизу исписанные мельчайшим бисерным почерком, свидетельствовали не о его странностях, а о том, что когда-то он был маленьким аккуратным мальчиком, старательно выводящим в своей тетради прописи. Я до сих пор не знаю, что было написано на этих дверях: буквы были мелки, и, чтобы что-нибудь прочитать, надо было разбирать слово за словом, а мне это казалось неприличным.
Другой достопримечательностью Гуринской квартиры была большая комната, пол и стены которой до высоты двух метров были обиты листовой сталью. Крестным такой отделки был мой отец. После ухода Тани Гурин сказал отцу, что вторая комната ему вообще не нужна и он бы многое дал, чтобы сделать так, будто Таня в ней никогда не жила. Отец тогда пошутил, что единственное, что может смыть самую память о человеке, – это всемирный потоп, и отчего бы Гурину не превратить Танину комнату в бассейн. Гурин в то время руководил литобъединением на Московском автомобильном заводе и часто говорил, что ребята любят его и сделают все, что бы он ни попросил. И вправду, скоро у нашего подъезда стала разгружаться машина с листами стали и несколькими баллонами кислорода для сварки. Работа в квартире шла больше двух месяцев, и все это время Гуринские соседи снизу вплоть до первого этажа ждали своей участи с тихой обреченностью. К счастью, накануне пробного заполнения бассейна (оставалось заварить лишь несколько швов) Гурин вдрызг рассорился с заводскими поэтами, на чем все и кончилось.
Почти из каждой своей поездки Гурин привозил какую-нибудь живность. Как-то у него целый год одновременно жили бурый медведь и огромный степной беркут. Медведь занимал балкон, а более теплолюбивого беркута поселили в уборной. Там я его видел трижды. Весь пол был покрыт толстым слоем помета, а сам беркут «орлом» сидел на стульчаке и из темноты смотрел на нас большими желтыми глазами.
Иногда беркута выводили гулять. Гурин приязывал к его лапе тонкий ременной поводок длиной метров в пять так, чтобы беркут мог долететь до нижней ветки росшей рядом с домом липы. Когда прогулка кончалась, он просто сдергивал его оттуда. Раз в неделю, держа беркута в форме, Гурин тренировал его на своей «Победе». Короткой веревкой он привязывал птицу к верхнему багажнику, машина выезжала на Бульварное кольцо и, переваливаясь с боку на бок, ехала к Котельнической набережной, потом вдоль Москвы-реки до Кропоткинской и оттуда снова по бульварам. Пока машина шла медленно, беркут спокойно сидел на решетке, но, когда она набирала скорость, он распрямлял крылья, сильная струя воздуха поднимала его вверх, и он парил над дорогой почти так же, как когда-то над степью.
Гурин жаловался отцу, что медведь мешает ему мало, а вот с беркутом в одной квартире жить он больше не может. Тот уже год не пускает его в уборную, приходится или пользоваться раковиной, или бегать в общественный сортир на бульваре. Отец посоветовал отдать беркута в зоопарк, но Гурин сказал, что любит птицу больше жизни, расстаться с ней выше его сил, так что лучше он сделает из беркута чучело. Все-таки отцу в конце концов удалось его уговорить, и птица, кажется, до сих пор жива – обитает то ли в Ленинградском, то ли в Таллинском зоосаде.
В семьдесят первом году Гурин поменял квартиру на зимнюю дачу в Переделкино и уехал из нашего дома.
Дело № 3. Швендина Наталья Валентиновна. Учительница математики. Родилась в 1897 году в Воронеже. Глаза и лицо круглые. Волосы серые, волнистые, зачесаны назад и собраны в пучок. В Швендиной есть немецкая кровь, и общим обликом она похожа на немку. Голос звонкий, но твердый и уверенный. Одна нога у нее сухая и короче другой сантиметров на пять. Из-за этого Наталья Валентиновна, когда спешит, подпрыгивает, как воробей. Из семьи мелких дворян, у деда был хутор километрах в двадцати от города. И отец, и трое дядей – земские врачи. Двоюродный брат, инженер, в двадцать первом году, после окончания Гражданской войны, организовал в разных местах России мастерские по производству протезов. Пожалуй, умна. Привыкла делать добро. Круг лиц, с которыми дружна, чрезвычайно широк и разнообразен, причем именно она их объединяет. Отношения со всеми ровные. Гостей угощает великолепным клубничным вареньем. Любит стихи. Познакомился 17 июля 1958-го у Колоуховых.
Пять лет, с четырнадцатого по восемнадцатый год, Наталья Валентиновна прожила в Москве. Все эти годы была очень дружна с Ходасевичем и через него знакома со многими другими поэтами – Брюсовым, Волошиным, Бальмонтом, Белым, Цветаевой. Фотографическая память. Помнит мельчайшие детали встреч, разговоров, отношений: кто как был одет, жесты, поведение. Те пять лет жизни Ходасевича, которые она была рядом, может восстановить буквально по минутам. Знает жизненные обстоятельства, предшествующие каждому стихотворению, расшифровывает и как бы заземляет их. Бывает, что от этого стихи становятся проще.
Подкармливает, вообще помогает всем окрестным кошкам. Кроме трех своих у нее дома обычно живут одна-две больные, подобранные на улице. Когда я познакомился с Натальей Валентиновной, ее любимцем был розовый, с бельмом на глазу кот. У него было воспаление легких, он подолгу хрипел и сухо, как человек, кашлял. Несколько раз кот исчезал из дома, но потом возвращался. Зимой шестьдесят первого года, когда кот был уже совсем плох, он снова ушел и больше не вернулся. Наталья Валентиновна и сейчас говорит, что он ушел, потому что не хотел умирать у нее на глазах.
Старательно подчеркивая, что и она, и все ее родные были атеисты, Наталья Валентиновна убеждена, что дважды, когда они обращались к Богу, Он им помог. В 1903 году ее трехлетний двоюродный брат Костик забрался на крышу дачной террасы, только что прошел дождь, он поскользнулся, покатился вниз и, ударившись о крыльцо, сломал позвоночник. Два года Костик был полностью парализован. Родители возили его и в Москву, и в Петербург, там ребенка смотрели все тогдашние светила, приговор был однозначным: они сами врачи и должны понять, сделать ничего нельзя, ребенок никогда не будет ходить.
Так сложились обстоятельства, что когда Костику было пять лет, им снова пришлось поселиться на той же даче. Костик лежал в саду на соломенной кушетке, мать хозяйничала в доме. Ей показалось, что он ее зовет. Она спустилась с крыльца, подошла к мальчику и спросила, не надо ли ему чего. Он покачал
