Великий Князь Александр Михайлович - Книга воспоминаний

Я не мог сдержать улыбки. Моя жена оказалась права.

– Я понимаю, что все это выглядит довольно странно, – добавил Задорожный, – но я хотел бы, чтобы вы уцелели до утра. Если это удастся, вы будете спасены.

– Что вы хотите этим сказать? Разве правительство решило нас освободить?

– Не задавайте мне вопросов. Будьте готовы.

Он быстро удалился, оставив меня совершенно озадаченным.

Я сел на веранде. Была теплая апрельская ночь, и наш сад был полон запаха цветущей сирени. Я сознавал, что обстоятельства складываются против нас. Стены Дюльбера, конечно, не могли выдержать артиллерийской бомбардировки. В лучшем случае севастопольцы смогли бы добраться до Дюльбера в четыре часа утра, между тем, как самый тихоходный грузовик проехал бы расстояние между Ялтой и Дюльбером немногим дольше, чем в один час. Моя жена появилась в дверях и спросила, в чем дело.

– Ничего особенного. Задорожный просил меня присмотреть только за прожекторами. Они опять испортились.

Я вскочил, так как мне показалось, что вдали послышался шум автомобиля.

– Скажи мне правду, – просила меня моя жена: – я вижу, что ты взволнован. В чем дело. Ты получил известия о Никки? Что-нибудь нехорошее?

Я ей передал в точности мой разговор с Задорожным. Она с облегчением вздохнула. Она не верила, что сегодня ночью с нами случится что-нибудь недоброе. Она, как женщина, предчувствовала приближение конца нашим страданиям. Я с ней не спорил, я только восхищался ее верой и отвагой.

Между тем, время шло. Часы в столовой пробили час. Задорожный прошел мимо веранды и сказал мне, что теперь их можно было ожидать с минуты на минуту.

– Жаль, – заметила моя жена: – что они захватили Библию мамы. Я бы наугад открыла ее, как это мы делали в детстве, и прочла, что готовит нам судьба.

Я направился в библиотеку и принес карманное издание Священного Писания, которого летом не заметили делавшие у нас обыск товарищи.

Она открыла ее, а я зажег спичку. Это быль 28 стих 2 главы книги Откровения Святою: И дам ему звезду утреннюю.

– Вот видишь, – сказала жена: – все будет благополучно!

Ее вера передалась и мне. Я сел и заснул в кресле. Когда я вновь открыл глаза, я увидел Задорожного. Он стоял предо мной и тряс меня за плечо. Широкая улыбка играла на его лице.

– Который сейчас час, Задорожный? Сколько минут я спал?

– Минут? – он весело рассмеялся. – Вы хотите сказать часов! Теперь четыре часа. Севастопольские грузовики только что въехали сюда с пулеметами и вооруженной охраной.

– Ничего не понимаю… Те из Ялты – должны быть здесь уже давным-давно? Если…

– Если… что?

Он покачал головой и бросился к воротам.

В шесть часов утра зазвонил телефон. Я услыхал громкий голос Задорожного, который взволнованно говорил: Да, да… Я сделаю, как вы прикажете…

Он вышел снова на веранду. Впервые за эти пять месяцев я видел, что он растерялся.

– Ваше Императорское Высочество, – сказал он, опустив глаза: – немецкий генерал прибудет сюда через час.

– Немецкий генерал? Вы с ума сошли, Задорожный. Что случилось?

– Пока еще ничего, – медленно ответил он: – но я боюсь, что если вы не примете меня под свою защиту, то что-то случится со мною.

– Как могу я вас защищать? Я вами арестован.

– Вы свободны. Два часа тому назад немцы заняли Ялту. Они только что звонили сюда и грозили меня повесить, если с вами что-нибудь случится.

Моя жена впилась в наго глазами. Ей казалось, что Задорожный спятил с ума.

– Слушайте, Задорожный, не говорите глупостей! Немцы находятся еще в тысяче верст от Крыма.

– Мне удалось сохранить в тайне от вас передвижение немецких войск. Немцы захватили Киев еще, в прошлом месяце и с тех пор делали ежедневно на восток от 20 до 30 верст. Но, ради Бога, Ваше Императорское Высочество, не забывайте того, что я не причинил вам никаких ненужных страданий! Я исполнял только приказы!

Было бесконечно трогательно видеть, как этот великан дрожал при приближении немцев и молил меня о защите.

– Не волнуйтесь, Задорожный, – сказал я, похлопывая его по плечу: – Вы очень хорошо относились ко мне. Я против вас ничего не имею.

– А Их Высочества Великие Князья Николай и Петр Николаевич?

Мы оба рассмеялись, и затем моя жена успокоила Задорожного, обещав, что ни один из старших Великих Князей не будет на него жаловаться немцам.

Ровно в семь часов в Дюльбер прибыл немецкий генерал. Я никогда не забуду его изумления, когда я попросил его оставить весь отряд революционных матросов, во главе с Задорожным, для охраны Дюльбара и Ай-Тодора. Он, вероятно, решил, что я сошел с ума. Но ведь это же совершенно невозможно! – воскликнул он по-немецки, по-видимому, возмущенный этой нелогичностью. Неужели я не сознавал, что Император Вильгельм II и мой племянник Кронпринц никогда не простят ему его разрешения оставить на свободе и около родственников Его Величества этих ужасных убийц?

Я должен был дать ему слово, что я специально напишу об этом его Шефам и беру всецело на свою ответственность эту безумную идею. И даже после этого генерал продолжал бормотать что-то об этих русских фантастах!

Согласно условиям перемирия, немцы должны были эвакуировать Крымский полуостров, а также все остальные части Российской Империи, занятые ими весною 1918 года.

В Севастополь прибыл британский военный флот, и его командующей адмирал Кэльторп сообщил нам о предложении Короля Английского дать в наше распоряжение пароход для отъезда в Англию. Вдовствующая Императрица поблагодарила своего царственного племянника за его внимание, но отказалась покинуть Крым, если ей не разрешат взять с собою всех ее друзей, которым угрожала месть большевиков. Король Георг изъявил и на это свое согласиe, и мы все стали готовиться к путешествию.

Желая увидеть главы союзных правительств, собравшиеся тогда в Париже, чтобы представить им доклад о положении в России, я обратился к адмиралу Кэльторпу с письмом, в котором просил его оказать содействие к моему отъезду из Крыма, до отъезда нашей семьи, которая должна была тронуться в путь в марте 1919 года. Адмирал послал за мною крейсер, чтобы доставить меня из Ялты в Севастополь, и мы условились с ним, что я покину Россию той же ночью на Корабле Его Величества, Форсайт.

Странно было видеть Севастопольский рейд, пестревший американскими, английскими, французскими и итальянскими флагами. Я напрасно искал среди этой массы флагов русский флаг или же русское военное судно. Взглянув на ветки остролистника, украшавшие мою каюту, я вдруг вспомнил, что русское 11 декабря соответствовало западноевропейскому Сочельнику. Было бы неудобно нарушать веселое настроение моих хозяев своим горем, а потому я извинился, что не буду присутствовать на торжественном обеде в кают-компании, и поднялся на палубу.

Форсайт увеличивал скорость, и береговые огни мало-помалу скрывались из вида. Когда я обернулся к открытому морю, то я увидел Ай-Тодорский маяк. Он был построен на земле, которую мои родители и я возделывали в течение последних сорока пяти лет. Мы выращивали на ней сады и трудились в ее виноградниках. Моя мать гордилась нашими цветами и фруктами. Мои мальчики должны были закрываться салфетками, чтобы не запачкать рубашки, кушая наши великолепные, сочные груши. Было странно, что, утратив так много лиц и событий, память моя сохранила воспоминание об аромате и вкусе груш из нашего имения в Ай-Тодоре. Но еще более странно было сознавать, что, мечтая 50 лет своей жизни об освобождении от стеснительных пут, которые на меня налагало звание Великого Князя, я получил, наконец, желанную свободу на английском корабле.

Глава XIX. После бури

В Париже была зима… Пахло печеными каштанами и тлеющими угольями в жаровнях…

Слепой музыкант стоял пред Кафе де Ля Пэ и пел дрожащим голосом веселую, бульварную песенку:

Мадлен, наполни стаканыИ пой вместе с солдатами.Мы выиграли войну.Веришь ли ты, что мы их победили?

Последняя строка, которая своим резким стаккато подражала военному маршу, как будто требовала большего воодушевления от французов, англичан и американцев, сидевших в защитных формах за мраморными столиками кафе. Но они сидели неподвижно. Перемирие было объявлено два месяца тому назад, и все они сознавали трудности, ожидавшие их по возвращению к нормальной жизни, которой они не имели с августа 1914 года. У них отнята была их молодость, и теперь они хотели забыть все, что касалось войны.

Я отправился в Версаль с моим докладом относительно положения в России который я приготовил во время моего путешествия на Форсайте. Я хотел переговорить с Ж. Клемансо до открытая мирной конференции, хотя представители союзных держав, которые гостили в Константинополе и в Риме, проявили весьма ограниченный интерес к поступкам Ленина и Троцкого и других носителей трудных русских имен.