Рудольф Баландин - 100 великих оригиналов и чудаков

Здесь садизм представлен как синоним жестокости, злодейства. А если уже говорить о начальных формах такого явления, то можно было бы вспомнить библейского царя Давида, применявшего специальные механизмы для массового уничтожения пленных, или распятие Иисуса Христа, когда страдания невинного человека доставляли радость толпе.

Странно даже, что Фромм в данном случае не упомянул о популярных в США, а теперь и в РФ жестоких «боёв без правил» и подобных увеселений почтеннейшей публики. Хотя удовольствие от этих зрелищ вряд ли следовало бы относить к садизму. Ведь зрители являются болельщиками или сделавшими ставки, а вовсе не участниками. А то ведь придётся считать садистами всех многомиллионных телезрителей, которых развлекают кровавыми зрелищами в художественной или документальной форме. Здесь перед нами массовое явление, которое ближе, пожалуй, к сатанизму.

Де Сада следовало бы считать глашатаем так называемой сексуальной революции. Он выставил напоказ пороки, свойственные в половой сфере значительному числу людей, но в потаённом виде. Садизм — проявление крайнего индивидуализма, эгоизма, характерного для буржуазного общества. И не случайно маркиз де Сад жил и творил во времена Великой французской буржуазной революции. Принципы — «преумножайте свои капиталы, подавляйте конкурентов!» — вполне отвечают высказываниям Сада. Вот некоторые из них:

«Делайте только то, что вам нравится и приносит наслаждение, всё прочее ерунда». «Эгоизм является первым законом человеческой природы, и прежде всего ему подчинены все непристойные наслаждения». «Мы должны думать только о себе, но ни о ком другом. Человек никоим образом не связан с другими людьми. Тот, кто хочет быть счастлив в этом мире, должен, не раздумывая, отшвырнуть всё, всё абсолютно, что стоит на его пути, и обязан приветствовать всё, что служит или угождает его страстям».

Страсть к обогащению и власти — одна из наиболее пагубных, разрушающих не только душу человека, но и окружающий мир природы. В этом смысле садизм — в толковании Сада — служит философской основой буржуазного индивидуализма. А его основатель был реалистом и откровенным человеком. Понимал, что в обществе господствуют вовсе не самые добродетельные: «Разве мы не видим ежедневно, как люди, лишённые напрочь и чести, и славы, поживают преспокойно роскошной жизнью, недоступной слабым и глупым, несмотря на их рьяную приверженность добродетели?»

Он отвергал принципы морали, принятой в обществе — преимущественно лицемерно или из боязни наказания. Более того, выступал как воинствующий атеист:

«Только слепой не увидит, что любой бог — это скопище противоречий, нелепостей и несоответствующих действительности атрибутов». И ещё: «Ах, как он добр, этот бог моих оппонентов, который творит зло и допускает, чтобы его творили другие, бог, символ высшей справедливости, с чьего благословения невинные всегда угнетены, совершенный бог, который творит только неправедные дела! Согласитесь, что существование такого бога скорее вредно, нежели полезно для человечества и что самое разумное — устранить его навсегда».

Выступил он и как аморалист. По его словам: «Злодейство — великолепное средство разжигания похоти; и чем невиннее жертва, тем большее наслаждение и даже блаженство оно доставляет». Конечно, таковы слова его, а не дела. Человеку свойственно бравировать смелостью своих высказываний. Тем более, когда писатель стремится шокировать публику. Однако эти мысли выражают нечто более серьёзное, чем браваду. Они являются обоснованием сатанизма, служения низменным чувствам, признания ненависти, жестокости и личной воли проявлением духовного могущества.

Спустя полвека после маркиза де Сада французский поэт Шарль Бодлер вознёс такую молитву:

Славен будь, Сатана, славен будь в вышинеТех небес, где царил ты, и там, в глубинеПреисподней, где, свергнутый, грезишь в молчанье.Упокой мою душу под древом познанья,Близ тебя, когда свежей одето листвой —Новый Храм — заблистает оно над тобой.

Пожалуй, в таком образе искусителя, предлагающего срывать всё новые плоды с древа познания, сатанизм присутствует в отдельных высказываниях де Сада, раскрывающего глубокую, тёмную преисподнюю, подсознательную основу некоторых человеческих чувств и поступков.

Г. С. Шумаев

Среди московских реликвий есть одна необычайная и, странным образом, малоизвестная. Современный искусствовед может отнести её в разряд инсталляций. Для человека религиозного она — иконостас. Это произведение заслуживает того, чтобы попасть в реестр нетрадиционных чудес света.

Речь идёт о творении Григория Шумаева: грандиозном киоте «Голгофа», включающем сцены из Евангелия, Деяний Апостолов и Апокалипсиса. Ангелы и херувимы, святые и обыватели, дома и храмы, животные и растения, ад и рай, начало и конец света — целый мир вознамерился воссоздать дерзновенный москвич. Принялся он за дело, благословясь, и продолжал его несколько десятилетий!

Труд был подвижнический, молитвенный. Он не отнимал, а добавлял годы жизни. Недаром Григорий Шумаев прожил более девяноста лет.

Работал он в своём доме. Слухи о великолепном киоте ходили по столице. Высказывались опасения, что сей «животворящий крест весьма с куриозным украшением, который почти в совершенство приведён» пропадёт или сгорит при пожаре.

Комиссия Сенатской конторы осмотрела произведение искусства, высоко оценила его достоинства и предложила перенести в соборную церковь Сретенского монастыря. Дело это поручили архитектору князю Д. В. Ухтомскому. В разборке, перевозке и монтаже реликвии принимал участие юный Василий Баженов. Не тогда ли он впервые почувствовал потребность в творческих исканиях?

Григорий Шумаев умер, а народ всё шёл и шёл в Сретенский монастырь, чтобы подивиться на его творение…

С тех пор прошло без малого 250 лет. Несмотря на все трагедии и несуразности XX века, «Образ Мира», исполненный Шумаевым, сохранился в виде больших и малых фрагментов. Ничего подобного не создавал — единолично! — ни один скульптор на свете, включая титанов итальянского Возрождения. Творение русского мастера выполнено преимущественно из дерева, имеет более 7,5 м в высоту, более 4 м в ширину и 1,2 м в глубину. Но главное, конечно, содержание. В центре композиции — распятие. Справа от Иисуса Христа стоит Богоматерь, слева — Иоанн Богослов.

Эти вечные образы пребывают на фоне многочисленных разноцветных и разнообразных строений града земного с фигурками сотен, если не тысяч людей. А над ними вознесён Горний Иерусалим с высокими зеркальными стенами, стеклянными главками церквей. Окружают его гранёные хрусталики на цветной фольге, производящие впечатление драгоценных камней.