Игорь Голомшток - Занятие для старого городового. Мемуары пессимиста

Год прошел в работе, и к концу моего пребывания в Стенфорде книга была вчерне закончена. Соблюдая право первой ночи на публикацию, я отнес рукопись директору Центра, и через несколько дней получил ее обратно без комментариев, чистую и, кажется, непрочитанную. В этом отстойнике всяческих политологий вопросы художественной культуры не интересовали никого, кроме разве Р. Конквеста, которому, как понимаю, я и был обязан получением гранта в Гуверовском исследовательском центре.

После необъятной и в общем-то чужой Америки Англия показалась мне родной и уютной. Но заниматься в библиотеках, копаться в архивах, стучать на машинке в своей берлоге казалось мне интереснее, чем делать программы для ВВС. И я решил еще раз попытать счастья.

Еще в Калифорнии я сблизился с Джоном Болтом. Мы были знакомы и раньше. Джон окончил отделение славистики в университете Сент Эндрюс, занялся русским искусством, стал одним из крупнейших специалистов в этой области и получил место профессора в университете Южной Калифорнии. Мы с ним решили написать книгу «Сталинская художественная политика в документах и комментариях». По этой теме я подал заявку на грант в Русский исследовательский центр при Гарвардском университете. У меня были серьезные рефери (поручители), в том числе Исайя Берлин, и годичную стипендию от Гарварда я получил.

Старейший университет Америки Гарвард расположен в городке Кембридж. Русской исследовательский центр был тут скромнее, чем гуверовская башня в Стенфорде. Он ютился в двухэтажном корпусе на территории университета, и в нем работали историки, музыковеды, политологи, экономисты… в основном эмигранты — ученые из России. Из моих знакомых здесь обитали только А. Некрич и Е. Эткинд.

Кембридж, который можно считать пригородом Бостона — столицы штата Массачусетс, — отделяет от Бостона только река Чарлз. Недалеко, часах в двух езды на автобусе, находится городок Амхерст с его богатейшим университетом, где жили тогда наши старые друзья Вика Швейцер и Миша Николаев. Вика преподавала в университете, Миша занимал здесь должность, торжественно именуемую «комендант студенческого общежития», которая на самом деле сводилась к уборке помещений. Но Миша в Америке был счастлив. Этот бывший детдомовец, простой рабочий, отсидевший 15 лет в советских лагерях, общался с университетской профессурой, подружился с Иосифом Бродским, который тогда преподавал в Амхерсте. Но в эту идиллию американской жизни иногда врывалось его лагерное прошлое.

Однажды Миша, сильно подвыпив, возвращался пешком домой из соседнего городка после встречи с друзьями. Было довольно поздно, и вид человека без машины, идущего по дороге, вызывал естественное недоумение у американской полиции. Около Миши остановилась полицейская машина, и тогда он, по лагерному инстинкту, бросился в кусты. Его скрутили, надели наручники и отвезли в участок. Проснувшись утром, он увидел себя за решеткой, и ему показалось, что он снова попал в советскую тюрьму. Для него это был тяжелый стресс. Миша стал орать, ломиться в дверь, бросаться на стены… Может быть, этот случай и ускорил его смерть — отказало сердце.

Год в Гарварде прошел для меня неплодотворно. В Советском Союзе началась перестройка, стали доступны многие архивы, появлялись новые публикации, и работа над темой «политика в документах» в Гарварде потеряла всякий смысл. Я дорабатывал книгу о тоталитарном искусстве, делал программы для ВВС, участвовал а каких-то конференциях и — главное — разъезжал с лекциями по американским университетам.

В тот год я много поездил по Америке: Бостон, Провиденс, Нью-Йорк, Вашингтон, Колорадо… университеты, музеи, пейзажи… Из этого калейдоскопа впечатлений ярко запечатлелась в памяти капелла Ротко в городе Хьюстон штата Техас: небольшой восьмигранник, на каждой стене — по две абстрактные картины художника, и, когда находишься в центре этого помещения, ощущаешь себя как бы в пространстве его работ, где дышит и наливается плотью сама экзистенциальная пустота бытия. В 1970 году, за несколько месяцев до открытия капеллы, спроектированной им самим, Марк Ротко покончил с собой. И еще запомнился эпизод, как в Нью-Йорке меня в течение ночи ограбили четыре раза. Эпизод этот с какой-то стороны проливает свет на специфику нью-йоркского преступного мира, поэтому стоит занести его на бумагу.

Мне надо было выступить на радио «Голос Америки», и утром я на автобусе из Бостона отправился в Нью-Йорк. Отговорив свое, зашел в кабинет ведущего программы, и по обычаю этого заведения мы отпраздновали завершение деловой части распитием энного количества виски. Оттуда я отправился к Эрнсту Неизвестному, с которым тоже выпил чего-то горячительного. Потом мы поехали в Гринедж Вилледж к Комару и Меламиду, где опять выпили, на этот раз, очевидно, изрядно. А дальше… часов в двенадцать ночи я обнаружил себя на Центральной автобусной станции города Нью-Йорка. Как я сюда попал — черный провал в памяти. В жизни мне приходилось напиваться до потери сознания, но, очевидно, во мне сидит какой-то внутренний навигатор, и по утрам я всегда находил себя в собственной постели, правда, часто в полном дневном обмундировании.

Гигантский автобусный вокзал уже прекратил работу, было открыто только довольно большое помещение ночных междугородных рейсов с небольшим закутком полицейского участка. Я вынул бумажник: паспорт, какие-то справки были на месте, но ни денег, ни обратного билета там не было. Очевидно, кто-то где-то вынул бумажник из моего кармана, взял что ему было надо, и аккуратно вложил обратно. Я подошел к полицейскому закутку, чтобы объяснить свою ситуацию.

— Пьяный? — спросила здоровенная баба в полицейской форме.

— Есть немножко.

— В тюрьму захотел?

Я отошел и в недоумении остановился посреди зала. Через пару минут подошел ко мне молодой парень латиноамериканской наружности и осведомился, в чем проблема. Разговаривая с ним, я машинально залез в наружный карман своего пиджака и вытащил несколько долларов — очевидно, сдачу с какой-то купюры. Парень моментально выхватил у меня деньги и убежал. Так меня ограбили во второй раз. Подошел другой парень, похожий на первого, и задал тот же вопрос. Я заметил его раньше: он стоял у стены и наблюдал за нашим предыдущим разговором.

— Это твой приятель? — спросил я.

— Нет, я его не знаю. А в чем проблема?

Я сказал о потере денег и билета, что обратился к полиции…

— Да ты не туда обратился. Полицейский участок тут недалеко. Пойдем, я тебя провожу.

Мы вышли из вокзала. Шли долго. Окрестности нью-йоркской Центральной автобусной станции тогда представляли собой зрелище устрашающее: полная темнота, огромные захламленные пустыри, где-то далеко — ветхие дома, очевидно, предназначенные на слом. Спустились в подземный переход, и тут парень начал хватать меня за грудки.