Борис Минаев - Ельцин

Секретарь парторганизации свердловского завода имени Калинина Волков сказал: «Да, Ельцин очень тяжелый человек. Суровый, может быть, даже жестокий. Но как руководитель партийной организации он сделал многое, чтобы повысить авторитет партийного работника… Его слово не расходилось с делом». И снова зал застыл в каком-то непонятном смятении. Жестокий, но слово не расходится с делом. Как реагировать? Шуметь? Возмущаться? Волковым? Ельциным? Кем? Или лучше сидеть тихо?

Наконец на трибуну вышел взволнованный Егор Лигачев, которого Ельцин снова, уже во второй раз, публично, на сей раз в присутствии телекамер и журналистов, предложил уволить из Политбюро. Такой наглости от Ельцина он, конечно, не ожидал.

Лигачев говорил очень долго. Но только одна фраза навсегда увековечила его имя.

«Борис, ты не прав!» — сказал Егор Кузьмич.

В стенограмме конференции будет записано следующее: «Борис, ты пришел к неверному выводу!» В отчете, который опубликует газета «Правда»: «Он пришел к неверному выводу».

Тем не менее это слышала вся страна. Новые правила, которые ввел Горбачев (телетрансляции, присутствие журналистов), сделали свое дело. Плакаты и значки с надписями: «Борис, ты прав!» за считаные недели заполнили столицу. Их гордо носили на пиджаках и кепках. У столицы и у страны было иное мнение, отличное от мнения членов Политбюро.

Горбачев попытался ответить Ельцину. Казалось бы, от него можно было ожидать нового жесткого удара. Но сам ход партконференции изменил атмосферу, царившую в зале, и удар подвергся амортизации — слишком накаленной была полемика в целом, слишком острой ситуация, чтобы направить отрицательную энергетику речи лишь в одно русло. Горбачев резко критиковал Ельцина, но при этом напомнил о его заслугах перед Московской партийной организацией, процитировал секретный доселе отчет об октябрьском пленуме, где было сказано, что Ельцин сам попросил об отставке.

Первые часы после обсуждения его выступления дались Ельцину очень тяжело. Никто из членов карельской делегации не смотрел на него, все пытались как-то отвернуться или отвести глаза. Это было самое тяжелое. Он вышел из зала, нашел медпункт для делегатов и попросил сделать ему укол. Засуетились медсестры… В кабинет зашел дежурный врач и внимательно, строго поговорил с ним. Постепенно сердцебиение успокоилось. Он вернулся в зал и сел на свое место. Опустил голову. И в этом момент началось голосование по главным вопросам.

Несмотря на то, что шестеро из одиннадцати выступавших сурово осудили Ельцина, а такие, как Волков, оставили двойственное чувство у партийной аудитории, было совершенно ясно: не будет реабилитации, но не будет и осуждения. Президиум проиграл Ельцину по очкам.

Это была еще одна маленькая, важная победа. Впрочем, такая ли уж маленькая?

По сути дела, реабилитация состоялась. Страна вновь увидела его, не сломленного.

Именно с этого момента началась подлинная слава Ельцина. Вновь на его имя хлынули тысячи писем.

Однако было бы совершенно несправедливо свести все значение XIX партконференции к эпизоду «Борис, ты не прав!».

Весь этот форум был совершенно оглушительным по его общественному звучанию. По сути дела, на нем реабилитировали саму идею демократии, пусть еще в зачаточном, сугубо советском виде. За этой «частичной реабилитацией» демократии открывалась бездна смысла.

Правда, вчитаться в этот смысл тогда было суждено немногим. Один из вчитавшихся — ответственный работник ЦК КПСС, позднее пресс-секретарь Горбачева Андрей Грачев. Вот что он пишет о XIX партконференции:

«По накалу страстей, выплеснувшимся эмоциям, сломанным ритуалам и нарушенным табу конференция и впрямь напоминала остросюжетную пьесу.

Главное же, она бесповоротно покончила с мифом о монолитности рядов КПСС, вскрыв реальный плюрализм и неожиданную многопартийность советской политической элиты, до того времени закатанной в тесное консервное пространство однопартийного режима. “Конференция все это расшатала, — до сих пор с воодушевлением вспоминает Михаил Сергеевич. — Я стоял у руля во время этой бури все 10 дней и думал, что мы перевернемся. Причем многие делегаты были куда радикальнее меня”».

Да, действительно, запретов было нарушено немало.

«Что это за перестройка? — спрашивал уральский металлург, стоя на высокой трибуне. — Магазины снабжаются продуктами так же плохо, как и раньше. Мяса не было раньше, нет и теперь. Товары народного потребления исчезли».

И наверняка эффект этого «консервативного» выступления был куда большим, чем многие либеральные речи. Конференция впервые поставила многие вопросы, которые просто-напросто не могли быть сформулированы раньше: о бюджетном дефиците и инфляции, о национальных отношениях. Именно этого и боялось руководство КПСС. То, что произошло на конференции, заставило их, наконец, очнуться от усыпляющего гипноза горбачевских речей и заставить думать о собственном спасении.

«Признается это или нет (что партконференция расколола монолитное единство партии. — Б. М.), сути не меняет, — написал во время конференции в личной записке Горбачеву Валентин Фалин, руководитель Международного отдела ЦК. — Ничего не изменяет и то, что обе фракции говорят на внешне схожем языке. То обстоятельство, что делегации с готовностью аплодировали налево и направо, лишь усугубляет ситуацию, ибо в какой-то не прекрасный момент они пойдут за сильным… Отчего Вы медлите, зачем Вам нужен консенсус с Вашими оппонентами, которые готовы разбазарить перестройку оптом и в розницу? Несколько неверных движений, и программа революционного обновления уподобится еще одной красивой мечте».

Замечательный документ — эта записка Валентина Фалина. Она отражает всю силу брожения, идейного раскола, силу подземных толчков, которые сотрясали партию, ее руководителей в эти десять тревожных дней. Когда каждое слово, казалось, увлекает в пропасть и Горбачева, и Политбюро, и всю КПСС. Ведь выступали на ней не только «демократы». Выступали и люди совсем иного плана, и их было большинство.

«Я ему как-то говорю, — вспоминал А. Яковлев, — Михаил Сергеевич, с этой партией вам дальше совсем худо будет, всё исчерпало себя. А он мне: “Ты не торопись, не торопись. Вот в ноябре соберем съезд и расколем партию”. До ноября того 1991 года еще год был!»

Но назвать «мягкими» и беззубыми кадровые решения Горбачева после XIX партконференции все-таки никак нельзя. Он отправил, как пишет А. Грачев, «…в добровольную отставку после XIX партконференции 100 с лишним (!) членов ЦК». Почти наполовину обновился и состав Политбюро.