Елена Капица - Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма

Я собираюсь уехать из Москвы 20-го. Точную дату я сообщу Джону или матери. Питеру дали помощника, настоящего негодяя, который много мнит о себе, но мало работает и которому наплевать (извините за грубое выражение) на Питера. Питер вынужден терпеть его, потому что он направлен к нему. Нам дали квартиру в доме для сотрудников Академии наук. В ней четыре комнаты, помещение для домработницы, кухня и т. д. С мебелью для нее возникли трудности, однако я думаю, что самое необходимое нам достать удастся, и нам она нравится. Что нельзя не похвалить, это место, выбранное для института. Оно чудесно: вокруг парк, а со склона холма открывается вид на Москву.

Наилучшие пожелания Питера и мои Вам и леди Резерфорд. Надеюсь, что вы не безумно заняты в городе и имеете возможность проводить время в коттедже.

Искренне Ваша

Анна Капица».

Прошло совсем немного времени, и Анна Алексеевна вместе с детьми переехала жить в Россию. Положение Петра Леонидовича укрепилось, он смог сам напрямую писать письма Резерфорду. Опять, как раньше, это был мужской диалог о науке и жизни. Но Анна Алексеевна навсегда сохранила глубокую благодарность Резерфорду за поддержку в такое трудное для нее время. И, может быть, ее поразительная стойкость и твердый характер, которые удивляли всех знавших Анну Алексеевну, во многом были сформированы в долгих беседах еще совсем молодой женщины и выдающегося ученого и учителя.

В 1937 году, когда так неожиданно для всех Резерфорд скончался, она написала его жене:

«14 ноября 1937 г., Москва

Дорогая леди Резерфорд,

Я пишу Вам, чтобы сказать, что мы оба переживаем и сочувствуем Вам в Вашем огромном горе.

Я никогда не забуду, как были добры и какое участие проявили ко мне и Вы, и лорд Резерфорд, когда я осталась одна в Кембридже. Даже когда лорд Резерфорд был утомлен или занят, он всегда находил время поговорить со мной и выслушать меня. Я никогда не забуду, что без его помощи и без его активного интереса к судьбе Капицы нам ничего не удалось бы достичь. Эта искренняя заинтересованность в судьбе окружающих сделала лорда Резерфорда таким дорогим для всех нас.

Я хотела бы напомнить Вам, что в далекой Москве у Вас есть два человека, глубоко преданных памяти лорда Резерфорда и Вам.

Искренне Ваша

Анна Капица».

«Дирак, ты настоящий и очень драгоценный друг…» (Публикация Е. Капицы.)

Переписка Анны Алексеевны Капицы и Поля Дирака относится к одному из наиболее драматических периодов в жизни семьи Капиц — 1935 году.

Почти весь этот год Анна Алексеевна боролась за то, чтобы Петру Леонидовичу разрешили вернуться в Кембридж и продолжить там свою работу. Много сил она тратила на объяснение позиции Капицы ученым и общественным деятелям не только Англии, но и других стран. Среди них были как люди настроенные благожелательно по отношению к советской России, так и ее резкие оппоненты. В этой ситуации для Анны Алексеевны особенно важна была поддержка близких друзей. К таким людям, безусловно, относился Поль Дирак. В письмах Дирака к Анне Алексеевне чувствуется теплое, даже нежное к ней отношение. Каким счастьем для нее было иметь в этот трудный период такого преданного, готового все для нее сделать друга. Кроме того, Дирак уже в те годы имел колоссальный авторитет в научном мире.

«Начало декабря 1934 г… Кембридж

Дорогой Дирак,

Я решила написать тебе, потому что я всегда ощущала, что ты друг Капицы и немного и мой. Все обстоит очень плохо сейчас, по крайней мере. Капице не разрешают выехать из России, абсолютно не разрешают, даже чтобы закончить его работу и привести тут все в порядок. Это очень сильно подействовало на него, может быть сильнее, чем что-либо ранее. Правительство боится, что он не вернется назад, я не знаю, откуда у них появилась эта идея. Ты знаешь, как Капица вел себя по отношению к Советскому Союзу, как он всегда стремился помочь им, чем только мог. Вот поэтому я и пишу тебе — ты друг Капицы и России, и ты поймешь всю немыслимость этой ситуации. Мне кажется, что было бы хорошо, если бы ты написал письмо русскому послу в Вашингтоне. Мне кажется, что единственный возможный в данном случае путь — объяснить им (правительству СССР — Е. К.) что все это значит для научных связей обеих стран — России и Англии. Ты знаешь, как Капица всегда стремился объединить всех ученых и как он всегда пытался убедить наше правительство изменить свою политику по отношению к русским ученым. Тут-то оно его и поймало.

Но я абсолютно уверена, что все же имеет смысл попытаться убедить их, что и для них, и для всех прочих будет лучше найти с К[апицей] компромисс. Он говорит правительству, что ничто не заставит его изменить свою позицию и что в таких условиях он ни за что не станет работать в России в области физики. Как он может работать для людей, которые с самого начала не доверяют ему? Ты увидишь сам, что это правильная позиция, ведь никогда в жизни он не обманывал и не делал ничего плохого для Советского Союза. Он в гораздо большей степени, чем многие другие, доказал свою лояльность. 13 лет он жил в Англии, и ему было бы легко перейти в английское гражданство, много раз ему это предлагали, и он всегда отказывался. О нем просто создалось превратное впечатление, и единственно, что нам надо сделать, — попытаться исправить его.

Ты друг России, и они это знают, так попытайся объяснить им это так, чтобы они поняли.

Капица чувствует себя отвратительно — именно в тот момент, когда все было готово: его лаборатория, его машина, жидкий гелий, именно в этот момент они остановили его работу, и почему?

Дай мне знать, что ты думаешь обо всем этом, и если ты соберешься написать, то дай мне знать, что именно ты напишешь».

«19 декабря 1934 г., Принстон

Дорогая Анна,

Я был очень огорчен, получив твои новости о К[апице]. Я уже и раньше слышал от Гамова, что Капица вынужден ненадолго задержаться в России, но до того, как получил твое письмо, не представлял себе, что у него такие серьезные трудности с выездом. Я разговаривал обо всем этом с некоторыми профессорами из Принстона. Мы все согласны, что по отношению к К. допущена величайшая несправедливость, и очень сочувствуем тебе и сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь. Наиболее подходящий для этого человек д-р Флекснер, который является одним из руководителей Института передовых исследований. (Он встречал К. в Кембридже прошлым летом.) <…> У него много связей в дипломатическом мире, и он отнесся к этому случаю с величайшим интересом. Завтра он поедет в Вашингтон и сделает все, что может. Эйнштейн также проявил большой интерес и будет рад помочь.