Игорь Князький - Нерон

Действительно, обмануть никого не удалось. В вину христиан не поверили даже те, кто относился к ним с крайней недоброжелательностью. Если у Тацита безвинные страдания христиан даже пробудили сострадание к ним, то Светоний полагал наказание христиан справедливым и ставил его в заслугу Нерону: «Наказаны христиане, приверженцы нового и зловредного суеверия».[178] В то же время именно Светоний наиболее категорично возлагал на Нерона вину за поджог Рима…

Процитированные выше строки из пятнадцатой главы «Анналов» Тацита можно смело полагать самыми знаменитыми строками из его сочинений. Исторические споры вокруг них не утихают до настоящего времени и едва ли когда-либо прекратятся. Гиперкритиков античных авторов и особенно историков, следовавших или вынужденных следовать в узком русле воинствующего безбожия, они крайне раздражали и их вопреки всякому здравому смыслу даже объявляли «интерполяцией», то бишь позднейшей вставкой. Ведь требовалось доказывать, что Иисуса Христа вообще никогда не существовало!

На деле же строки эти отразили событие, историческое значение которого переоценить не представляется возможным и смысл которого современникам, особенно римлянам, никак не мог быть понятен. Произошло первое столкновение Рима и христианства, великой Империи и юной религии, не вышедшей еще за рамки незначительной секты. Столкновение, ставшее началом великого противостояния, во многом предопределившим судьбы не только самой римской державы, но и всей античной цивилизации. Не случайно крупнейший историк заката Римской империи Эдвард Гиббон именно христианство полагал главной силой, сокрушившей Рим, а знаменитый философ Фридрих Ницше писал:

«Imperium Romanum, каким мы знаем его, каким все лучше узнаем по истории римских провинций, это поразительнейшее творение в монументальном стиле — оно было только началом, строительство было рассчитано на века, которые оправдали и подтвердили бы его… С тех пор так не строили — не мечтали строить так, sub specie detemi (под знаком вечности). Организация была столь крепкой, что выносила и дурных императоров: случайной личности ничего не поделать с таким замыслом, — вот самый первый принцип архитектуры большого стиля. Но она была недостаточно прочной, чтобы противостоять наихудшему виду порчи — христианину».[179]

Разумеется, совершенно необязательно (скорее, и не нужно) соглашаться с немецким философом в характеристике христианина как наихудшего вида порчи, но то, что он оказался в непримиримом противоречии с римской цивилизацией, — несомненно.

Христианские мыслители античной эпохи именно Нерона полагали зачинателем гонений на свою веру. Вот что писал крупнейший историк христианской церкви Евсевий Памфил:

«Когда власть Нерона окрепла, он устремился к делам нечестивым и восстал на веру в Бога Вседержителя. Писать о всех мерзостях; на которые он был способен, не наша нынешняя задача, да и многие оставили очень подробные рассказы о нем, кому любопытно, может ознакомиться с грубостью и безумием этого нелепого человека, безрассудно погубившего тьму людей, не щадившего по своей кровожадности ни родных, ни друзей: он погубил мать, братьев и жену, словно злейших врагов своих, предав их различной смерти. Недоставало ему одного: стать первым императором — гонителем веры в Бога».[180]

Римлянин Тертуллиан так вспоминает об этом:

«Возьмите записи о вашем прошлом: вы найдете, что Нерон был первым, кто стал преследовать наше учение, когда, покорив весь Восток, стал особенно свирепствовать в Риме. Мы хвалимся таким зачинателем гонения, ибо кто же, зная его, не подумает, что Нерон не осудил бы христианства, не будь оно величайшим благом».

Тертуллиан писал на рубеже II–III веков, Евсевий — в IV веке, но еще ранее современник Нерона, один из первых христианских писателей Иоанн из Патамоса в своем знаменитом «Откровении» объявил Нерона антихристом. Знаменитое число 666, скрывающее антихристово имя, означает «цезарь Нерон». Это установили ученые еще в XIX веке.

Самое поразительное, что Нерон сознательно преследовать христиан за их веру не собирался и, пожалуй, не тронул бы их, не появись зловреднейший слух о нем как о поджигателе Рима, что вызвало необходимость в поиске тех, кому ужасный поджог можно было бы приписать. Думается, поиском мнимых виновников, конечно же, не сам цезарь занимался. Наверняка поручение было дано Тигеллину. Но почему наиболее удобными для обвинения в поджигательстве оказались христиане? Кто указал на них?

По поводу последнего у историков разногласия нет. На христиан могла указать Поппея Сабина, которую в свою очередь навели на эту мысль близкие к ней иудейские первосвященники, находившиеся в то время в Риме. О благосклонном отношении супруги Нерона к иудаизму писал Иосиф Флавий, знаменитый римско-иудейский историк I века, современник этих событий. Незадолго до пожара Рима в 63–64 годах он, будучи в Риме, добился от властей освобождения из тюрьмы нескольких иудейских священников и разрешения спора между прокуратором Иудеи Альбином и тетрархом Иродом Агриппой II в пользу последнего. Свой успех в Риме Иосиф напрямую связывал с расположением Поппеи к иудаизму.[181] Августа даже приблизила к себе иудейского первосвященника Измаила и казначея храма Соломона Хелкию. Скорее всего, эти люди и подсказали Поппее Сабине, кого следует представить злонамеренными поджигателями, когда стало очевидным, что идет поиск тех, кого должно обвинить в пожаре Рима. Они могли здесь руководствоваться прежде всего совсем не простыми отношениями, сложившимися между иудаизмом и молодым христианством.

Новая религия, зародившаяся в недрах иудаизма, с самого начала бросила ему решительный вызов. Взяв от иудаизма важнейший постулат единобожия и приняв в основном традиции Ветхого Завета, христианство очень быстро пришло к мысли, изложенной святым Павлом: «Несть [перед Богом] ни эллина, ни скифа, ни иудея». Вера, основанная на этом утверждении, неизбежно должна была распространяться среди всех народов без исключения, а это исключает самую возможность существования какого-либо богоизбранного народа. Иудаизм не мог выйти за рамки религии одного народа, тем более что в той сложной ситуации, в которой находилась Иудея, приверженность к вере отцов была и способом национального выживания. Для многочисленной уже на просторах империи иудейской диаспоры отказ от религиозной замкнутости мог означать угрозу растворения в других народах. Потому христианство, зародившееся в Иудее в иудейской же среде и так быстро обратившееся к проповеди своего учения среди самых разных народов, ни для кого не делая исключения, неизбежно должно было встретить противодействие со стороны ортодоксального иудаизма. Не могло не смущать правоверных иудеев и то, что основатель христианства согласно евангелической традиции говорил о неизбежном разрушении храма Соломона: