Раиса Аронова - Ночные ведьмы

Мы с Полиной переглянулись. Что ответить? Ведь нарушили указание.

— А они дырки в плоскостях привезли, товарищ майор, — ввернула подоспевшая Катя Бройко. — От своих бомб в основном.

«Вот вредная! — возмутилась я про себя. — Тянули тебя за язык…»

К нашему удивлению, Бершанская не стала ругать нас.

— Какая же все-таки высота в районе цели? — допрашивала она.

— Триста пятьдесят. Над проливом немного меньше, — признались мы.

— Ладно, идите.

Вот так мы и отпраздновали с Полиной 7 ноября 1943 года. К концу ночи облачность приподнялась, и нам удалось сделать еще два боевых вылета…

…Море за окном шумит, шумит. «Помнишь?.. Помнишь?.. — слышится мне в плеске волн. — „…тихо шептала безбрежность и ласкалась изумрудными, дрожащими брызгами к печальному, немому великану“… Помнишь?»

Да, вспомнила.

Как-то в период вынужденного затишья в боевой работе, появилась у нас в этой вот комнатушке — уж не знаю, откуда — книга о символистах, в которой были подобраны отрывки из произведений Блока, Белого и других, а также помещены несколько писем символистов друг к другу. Оригинальный стиль писем привлек наше внимание. Завязался оживленный спор.

Больше того, Наташа Меклин и я дерзнули даже подражать им. Сотворили какую-то невероятно страшную символическую чепуху и шутки ради отослали летчикам бочаровского полка. Как потом нам рассказывали, у них при чтении волосы вставали дыбом.

Подражая символистам, мы с Наталкой начали писать друг другу письма. Одно свое письмо помню до сих пор наизусть.

«Я не знаю, куда ушли бледно-лунные тени; я не видела, как трепетали призраки отходящих туманов; и не слышала, как наплывали нежно-ласковые звуки, рассыпаясь в розовом блеске утренних жемчугов. Грезы дремали. Было загадочно-сладко от мягкого, бархатного дыхания млеющей полутьмы. Но кто-то поспешно и странно-невидимо уже сматывал паутину сновидений в огромный шелестящий шар, и от этого становились осязаемы тонкие кружева мечты.

Постепенно тишина таяла в поющем хрустале звонко-голубой дали, а в необозримой выси ликующе вспыхнула лучистая беспредельность. Стало совсем ясно. Блеск.

Тонкие стрелы взметнулись вверх, и желанно открылась агатовая глубина. Из-под алмазных снегов брызнул коралловый смех. Ломко изогнулась линия мысли. В туманную задумчивость чуткого покоя начал вплетаться мелкий бисер серебряного звона. Все заволновалось. Гибкие, дремавшие в неге крылья встрепенулись, приоткрыли теплую белизну, и от нее пахнуло опьяняющей, манящей тайной.

А совсем рядом, за глухой стеной, тихо шептала безбрежность и ласкалась изумрудными, дрожащими брызгами к печальному, немому великану…

P. S. Наталка, это я пыталась в символической форме описать момент твоего пробуждения».

— Рая, где ты там пропала? — зовет со двора Руфа. Пока я здесь сидела и вспоминала, они с Лешей беседовали с хозяйкой.

Присоединяюсь к разговору.

— Мы с Домной Ларионовной переписываемся, — рассказывает Полина Ивановна. — Живет она неплохо, дочери и сыновья семьями обзавелись.

— И Витька тоже? — удивленно вырвалось у меня. Как-то не верится, что тот шустрый, озорной, шестилетний Витька стал уже отцом. А давно ли Ларионовна прикрикивала на него:

— Витька, ты, кажу, опять унты надел?

— Так я ж, мамо, не чужие, а Ирины!

У него с летчицей Ирой Себровой была особая дружба. Горести, радости, унты, шлем и даже боевая работа — все было «наше». Витька всегда с нетерпением ожидал по утрам прихода Иры. Дождавшись, расспрашивал о том, как леталось ночью, много ли стреляли немцы, как рвались бомбы. А потом, когда Ира ложилась спать, он надевал ее унты, шлем и ходил по двору, а то и по улице, еле волоча ноги в непомерно большой обувке, но гордый и довольный — ведь на нем настоящее летное обмундирование, от которого, казалось, еще попахивало порохом. Но вот однажды заехал какой-то парень с усиками и подозрительно долго разговаривал с Ирой. Саша Хоменко и не догадывался, конечно, что после его визита появится облачко ревности на ясном небе дружбы между его будущей женой и Витькой.

— Ох и доставалось же Ларионовне от нас! — вспоминаю я. — Ввалимся, бывало, утром с работы, всю хату заполоним. Каждая спешит побыстрее раздеться и занять очередь на мойку калош с унтов — грязи-то тут хватало! В спешке нальем, конечно, напачкаем — ведь нас человек пятнадцать у ней было. Потом каждая потихоньку просит Домну Ларионовну поставить ее калоши поближе к плите, чтобы успели высохнуть к вечеру. И ни разу не слышали мы от Ларионовны упрека, не видели косого взгляда. А когда весной улетали отсюда, то она уже в последний момент начала торопливо рассовывать нам в рюкзаки вяленую рыбу. «Может, — говорит, — в Крыму-то поначалу и есть нечего будет. Так вот хоть рыбку пожуете». Угадала, рыба очень пригодилась в первые сутки.

— Вы тоже в этом доме жили? — спрашивает Полина Ивановна Руфу.

— Нет, я вон в том, через дорогу. Там хозяев не было тогда.

Поговорив еще немного, мы поблагодарили Полину Ивановну и направились к дому напротив. Сейчас в нем живут мать с дочерью и еще маленький щенок и котенок. Смешной лохматый песик звонко затявкал на нас.

— Ты что ж, своих не узнаешь? — стыдит его Руфа. К сожалению, интересной беседы с хозяйкой у нас не получилось. Она не жила здесь во время войны и не могла говорить на волнующую нас тему. Знала только, что около школы, на небольшом кладбище воинов, есть могилы двух летчиц. Но об этом мы сами помнили. Похороны подруг не забываются.

Я видела, что у Руфы нет желания входить в хату (дом перестроен заново), поэтому предложила:

— Тронемся дальше?

— Да, пожалуй.

В центре поселка за невысокой деревянной оградой — несколько могил. Они расположены аккуратными прямоугольниками вокруг белого обелиска со звездой наверху. На одной из сторон обелиска написано:

Бондарева А. Г.

Володина А.

Маренко П. П.

Дедушев И. М.

Напротив памятника, ближе к дороге — две могилки рядышком, одна к другой прильнули.

…Это случилось мартовской ночью 1944 года. Стык двух морей часто создавал плохую погоду. В ту ночь мощный туман быстро надвинулся с юга, и, когда Аня Бондарева с Тосей Володиной возвращались из Крыма с задания, Таманского полуострова уже не было. Ничего не было, кроме тумана. Я понимаю, как им было одиноко и тревожно лететь над седым бескрайним полем. Никаких признаков жизни внизу. Можно бы рискнуть пробиться сквозь туман, но это очень опасно. Где море? Где земля? К тому же у молодого экипажа еще не было достаточного опыта полетов в сложных метеоусловиях, как у ветеранов полка, которые прошли нелегкую школу борьбы с коварной кавказской погодой. Кружились, очевидно, в надежде, что туман рассеется или образуется окно. Но горючее кончилось. Упали в туман. А там — плавни…