В. Лазарев - Поживши в ГУЛАГе. Сборник воспоминаний
Вдруг открылся люк, и через отверстие послышалась команда конвоя:
— Принять пищу!
Группа заключенных, собравшихся у трапа люка, среди которых был и я, отказалась от принятия пищи. Люк захлопнулся. Зашумели в трюме, слышны были стуки и на палубе. Происходило что-то непонятное; те, кто находился в трюме, не понимали, что происходит на палубе, и наоборот.
Зная морские международные правила, я решил, что мне нужно возглавить заключенных и вести потом борьбу за осуществление наших требований.
Я сказал, обращаясь ко всем:
— Вот так, братцы, пока на пароходе будет голодовка, пароход не выйдет в море: это закон моря. Нам необходимо официально объявить голодовку. Если этого мы не сделаем сейчас, пароход выйдет в море, и мы задохнемся в трюме.
Со всех сторон послышались возгласы:
— Правильно! Правильно! Мы доверяем тебе возглавить объявление голодовки, а что требуется от нас, мы все сделаем!
С этого момента меня стали почему-то называть «дипломат», а потом присвоили и «фамилию» — Дипломатов. Коллективно мы обсуждали, как нам быть дальше. Я присел на трап, взял бумагу и начал писать выдвигаемые нами требования к администрации.
Это было более тридцати пяти лет назад, а я дословно помню, что писал тогда. Наши законные требования были такие:
Командованию, осуществляющему
перевозку политических заключенных
Органам корабельной медицины
Капитану парохода «Феликс Дзержинский».
В твиндек, вмещающий 150 человек, погружено 800. Отсутствует вентиляция, нет холодной воды. Отсутствует вентиляционный туалет, нет места для приема горячей пищи, нет посуды. За три часа пребывания в трюме появились пораженные тепловым ударом, им не оказывается медицинская помощь. Все это противоречит санитарным нормам по перевозке людей. В связи с невыполнением вами нормальных условий мы, все 800 человек, объявляем голодовку и ТРЕБУЕМ:
1. Оказать нуждающимся медицинскую помощь.
2. Рассредоточить из трюма до 500 человек в другие места, вплоть до расселения на верхней палубе. В случае невыполнения наших законных требований в течение двух часов, могут возникнуть тяжелые последствия, в результате которых могут оказаться человеческие жертвы.
От имени восьмисот человек подписалось пятеро, первой стояла моя подпись.
Свои требования мы передали охране и стали ждать ответ. Трюм гудел. Случайно мы обнаружили, что в нескольких метрах от нашего трюма находился еще один трюм с заключенными — уголовниками. По тюремной азбуке мы перестучались с ними. Их было около двух тысяч. Они поняли, что мы объявили голодовку, и готовы были поддержать наши дальнейшие действия.
У нас образовался комитет по координации всех действий. Мы знали, что борьба предстояла тяжелая, но нас объединяло упорство, сила духа, сплоченность и чувство справедливости. Взяли на вооружение лозунг: «Один за всех и все за одного». Меня избрали председателем комитета.
Среди охраны МВД было много офицеров, от лейтенанта до полковника. После передачи наших требований с нами хотели вести переговоры рядовые охранники. Мы требовали главное руководство, и комитет решил вести переговоры только с теми, кому мы адресовали свои требования. Поэтому мне нужно было готовиться к переговорам и оправдывать данную мне фамилию. Меня поддерживал весь трюм, говорили: «Не сдавайся, дипломат», и мы пока не сдавались. Разработали план дальнейших действий. Оказывали посильную помощь больным, собирали влагу со стен, собранную воду делили также среди больных. С внутренней стороны трюма, у люка, мы выставили своих дежурных, в обязанность которых входило ни под каким предлогом не допускать в трюм нижних чинов. Вахта наша твердо знала, что переговоры я буду вести только с самым большим начальством, поэтому меня не беспокоили по мелким вопросам. А через закрытый люк шли к нам угрозы. Вот в очередной раз открылся люк, и оттуда послышались угрожающие крики, чтобы мы прекратили голодовку, а не то будут пущены в ход сторожевые овчарки. Из этого стало ясно, что наши требования до капитана парохода не доведены. Мы обсуждали теперь дополнительно, как быть с собаками, если их пустят к нам в трюм. Оказалось, что среди заключенных нашлись и усмирители собак. В немецком плену каждый из них, изможденный, голодный и избитый, выдерживал поединок с любой овчаркой, а здесь их было около тридцати; это не так уж и много. Получили подтверждение, что уголовники объявили голодовку, — это нас уже ободряло.
С момента подачи законных требований прошло более трех часов. И вот опять открылся люк, вверху мы увидели усиленную охрану с собаками. По трапу к нам в трюм спускалась представительная комиссия: заместитель начальника всего конвоя, судовой врач, заместитель капитана парохода по политической части и с ними еще свита рангом ниже. В люке торчали дула автоматов и рычали собаки. Руководство представилось, после чего подполковник спросил, где Дипломатов. Заключенные усмехнулись: они знали, что моя фамилия не Дипломатов, эта фамилия выдумана ими же. На вопрос я ответил, что Дипломатов — это я и есть.
Подполковник удивился и спросил:
— А почему ты такой маленький?
Да, я был мал, но в критический момент оказался нужным для восьмисот человек.
Начались переговоры здесь же, в трюме, в присутствии всех. Я понимал, что требование наше нашло адресатов, и по поведению комиссии видно было, что мы выигрывали сражение.
После десятиминутных переговоров подполковник сказал:
— Ну что ж, Дипломатов, пойдем на палубу и будем смотреть место, где можно разместить людей.
У меня возникла мысль: а не хотят ли изолировать меня от всех? Это опасение уловил и комитет, и меня одного не пускали. Тогда руководство согласилось, чтобы со мной пошел еще кто-нибудь. Пошли трое; оставшиеся в трюме заявили, что если с нами что случится или мы не вернемся в трюм, то они будут принимать меры к нашему возвращению.
Мы вышли на палубу, дул легкий ветерок. «Феликс Дзержинский» стоял на якоре; это шли уже четвертые сутки. Устройство торговых судов я знал хорошо, поэтому мне было известно, где можно было бы разместить людей из трюма. Самым подходящим местом была носовая часть палубы. Определив место расселения, мы все трое спустились в трюм и стали готовить людей к подъему на палубу. Люк открыли через полчаса и предложили подниматься по трапу наверх. Вначале вышли все ослабленные, а затем и желающие, вышел и я. Мы расстелили свои телогрейки и жадно глотали свежий воздух. Оставшимся в трюме подвели вентиляцию.
К вечеру выдали горячую пищу и сухой паек за день голодовки. Мы нормально подкрепились, а пароход продолжал стоять на якоре. А ночью мы услышали команду: «Пошел якорь» — значит, уходим. Вначале мне было непонятно, почему мы пошли ночью. Утром я сообразил, что пароходное начальство не хотело проходить пролив Лаперуза в светлое время во избежание осложнений с японцами. А вдруг японцы остановили бы пароход и спросили, что за груз в трюме и что за пассажиры? Случись такое, неизвестно, чем могло все кончиться.
