Александр Шумилин - Ванька-ротный
— В чём дело? — спрашиваю я Черняева. Он молчит.
— Куда ты со своими солдатами денешься, если завтра на деревню налетит немецкая авиация?
— Я был под бомбёжкой! Могу тебе сказать! Вас в этих избах завалит сверху брёвнами и побьёт кирпичом от печек!
— На Селигере, у нас в укрепрайоне бетонные точки были, их для маскировки одевали сверху бревенчатыми срубами и крышами. Но там люди сидели в бетонных укрытиях, а у тебя над головой досчатый потолок и крыша из дранки.
— Твоим солдатам брёвнами головы разобьёт! Твои солдаты, между прочим, сидят за стенами, и от пуль не укрыты. А если пустить прямой наводкой снаряд? Он не только бревна и стены, он навылет кирпичную печь прошибёт!
— Что ты Черняев думаешь [делать], когда попадёшь в оборот?
— Солдаты Сенина завидуют тебе [твоим]. А чему завидовать? Я не вижу!
— Я приказал тебе отрыть окопы за дорогой в снегу. Ты мой приказ не выполнил и почему-то упорствуешь. Ты отвечаешь за своих солдат, а не они за тебя в ответе. Подведут они тебя под монастырь, попомни мои слова!
— Будем рыть! — прохрипел Черняев. Он видно ел снег, когда хотел пить. В деревне колодец. Лень послать солдата. А снегом не напьешься! — подумал я.
— Топоры возьмёшь у Сенина! Время не тяни! Сегодня с вечера выставишь солдат на работу!
Я позвал ординарца, он сидел на крыльце и болтал с солдатами. Я [выразительно] посмотрел на Черняева. Не знаю, он что-нибудь понял, или до него мой взгляд не дошёл.
Мы пошли вдоль деревни, на левый фланг |где сидели солдаты| к Сенину. С левой стороны дороги в одну линию, в снегу стоят темные приземистые избы. Они ушли по самые окна в снег. Повсюду около стен намело большие сугробы. Окна выбиты, двери раскрыты. Двери иногда под [напором] ветра скрипят на ржавых петлях. Деревня стоит по одну сторону дороги. С другой стороны открытое снежное поле и вдалеке, на его краю, темнеющий лес. Идём по дороге не торопясь. На нас надеты белые маскхалаты. Наверно нас видно на фоне тёмных бревенчатых стен — думаю я.
— Знаешь что! — говорю я ординарцу.
— Давай-ка снимем рубахи. А то мы с тобой целый день здесь мотаемся на виду у немцев. Подкараулят они нас! Стукнут из снайперской винтовки!
Я останавливаюсь, снимаю с себя рубаху маскхалата и отдаю её ординарцу.
— На положи к себе в мешок!
Ординарец тоже до половины раздевается.
Старшина Сенин издалека замечает нас. Он что-то говорит своим солдатам, и те зашевелились в окопах.
Да! Стоило один раз по делу прикрикнуть на старшину, и старая дружба сразу дала трещину. Но что сделаешь? Война во всё вносит свои поправки!
К вечеру потемнело. Подул резкий ветер. Снежная пыль зашуршала под ногами. Застонали пустые разбитые окна в избах. На ночь я решил пойти в избу лечь и отдохнуть. Считай уже третьи сутки на ногах, нужно лечь и выспаться как следует.
Окопы у Сенина почти готовы. Черняев забрал топоры и приступил к работе. Я предупредил старшину, и мы с ординарцем пошли в избу, отведенную комсоставу. Там сидели связисты, они круглосуточно посменно дежурили у телефона. На полу была набросана солома, мы легли и тут же заснули.
Утром, с рассветом в деревню прилетел первый снаряд. Немцы стреляли откуда-то из-за леса. За ночь все свежие выбросы земли перед окопами Сенина замело и запорошило чистым снегом, так что они растворились в белом пространстве.
Второй немецкий снаряд прошуршал и ударил под крышу соседнего дома, ещё один рванул за обрывом, перелетев дома. Потом зафыркали ещё два, они грохнули с недолётом на дороге. [Там,] На дороге перед взводом Черняева, поднялся столб снега и чёрного дыма. За двумя прилетело ещё несколько, они метнулись к домам Черняева, где были вырублены амбразуры.
Мы с ординарцем быстро поднялись на ноги и перебежали в окопы к солдатам Сенина. Солдаты в окопах как-то вдруг сгорбились, втянули шеи, навострили уши |и присели поглубже| и смотрели что будет.
— Пристреливают! Товарищ лейтенант!
Я обернулся на голос, и увидел в соседнем окопе старшину Сенина.
— Ты всех убрал из домов? — спросил я, — Пошли двух солдат, пусть ещё раз проверят! И вели всем немедленно в окопы! Телефонистам скажи, чтоб забрали свой телефон и бежали сюда!
— Учти! Через две минуты будет поздно! Немцы откроют беглый огонь.
Откуда у меня появилась такая уверенность? Я впервые видел, как рвутся снаряды.
— Ну, Черняев! — подумал я. Достанется сегодня тебе и твоим солдатам! Влепит он вам по амбразурам!
Когда после очередной пристрелочной пары немцы пустили залп беглым огнём, то с одной из изб сорвало крышу и щепа разлетелась, как куриные перья, кругом.
Вот когда всем солдатам стало ясно, что такое в снежном поле окоп. Немец разнесёт всю деревню, не оставит бревна на бревне, сотрёт всё с поверхности земли.
Немецким наблюдателям видны темные силуэты изб на снегу. Амбразуры пересчитали в стереотрубу. Они пристреляли улицу по самому краю домов.
И вот, после небольшой паузы, послышался отдаленный нарастающий гул летящих на нас снарядов. Затем мы услышали затихающий звук их полёта. Над деревней вскинулось пламя, последовали мощные удары, и деревню заволокло дымом. Стенки окопов дрогнули и зашатались. Удары снарядов отозвались у нас внутри. От домов полетели бревна и доски. Дома как бы на миг подпрыгнули от земли, повисли в воздухе, и с грохотом осели вниз. Взметнулись обрывки щепы, стропила крыш, обрывки, куски и кирпичи. Немцы били по домам тяжелыми фугасными снарядами. Бревенчатые коробки домов перекосились и стали рушиться.
Я вспомнил бомбёжку на Волге. Тогда нам взрывы показались силой сверх человеческого предела. То, что творилось сейчас, [та] бомбёжка была просто детской забавой. Возможно, что самое страшное быстро забывается, и человек каждый раз переживает всё заново |преодолевает и переживает всё иначе и по-другому|. Небольшой обстрел уже не вызывает в нас "мондроже".
Залпы немецких батарей следовали один за другим. Над деревней повисло чёрное облако дыма. Металась и дрожала земля. Уходил из-под ног мёрзлый окоп. Мы вместе с окопом подпрыгивали при очередном недалеком ударе.
В какой-то момент наступила короткая пауза. Я поднялся на ноги и осмотрелся кругом. Я хотел взглянуть туда, где сидели солдаты Черняева. Два дома, которые он занимал, горели. Яркое пламя охватило их крыши. Искры и черный дым ветром сносило в нашу сторону.
Если Черняев с солдатами сгорит в этих домах, то его и солдат объявят героями. Про самого Черняева пропечатают в дивизионной газете, — "Погиб на огненном рубеже!".
