Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу

(Выпускников спецшкол довоенных наборов ожидали тяжкие испытания. Почти все они, пройдя после выпуска ускоренное обучение в училищах, в первый год войны оказались на фронте, доблестно и умело сражались с захватчиками. Лишь немногие из них вернулись с войны. Спустя годы память о киевских спецшкольниках-артиллеристах, павших в боях за Родину, увековечил барельеф, установленный на фасаде здания, где они когда-то учились.)

* * *

Вернусь к тому часу, когда мы явились в спецшколу. Здесь уже было человек десять ожидавших очереди. Первым делом каждого подвергли обстоятельному медицинскому обследованию. После проверки зрения со мной попрощались: со зрением -0,1 в спецшколу не принимали. По разным причинам отсеяли еще нескольких. Из нашей группы в спецшколу приняли только двоих...

* * *

Проходили дни, и я все ближе знакомился со школой, учителями, ребятами, постепенно утверждался в этом коллективе. Почти всю первую четверть меня не покидал комплекс провинциала. Вслушиваясь в разговоры соучеников во время переменок, я обнаруживал, что не понимаю некоторых выражений местного жаргона, незнаком с фактами школьной жизни, которые обсуждаются, не реагирую на некоторые остроты, от которых все, кроме меня, хохочут. Я верил, что скоро стану «своим» и здесь, но поначалу мне было как-то некомфортно.

А вот в учебных делах ущербности я не ощущал, чувствовал себя довольно уверенно. Киевские преподаватели были несравненно лучше винницких. Слушая ответы учеников, понимал, что средний уровень знаний и общее развитие киевских ребят заметно выше того, что было в Виннице, и поэтому мне надо много трудиться, чтобы оказаться здесь «лучшим из лучших» в классе, как было в прошлые восемь лет, или по меньшей мере стать «одним из лучших». Заниматься дома было очень непросто: наша семья из пяти человек, включая маминого отца, жила в крохотной комнатушке. Но несмотря ни на что я добился желаемого, и все мои оценки за первую четверть были «отлично».

Вера

В первый же месяц учебы в новой школе я подружился с двумя неразлучными Борисами, Шпиль-ским и Голодом. Теперь свободное время мы обычно проводили втроем, чаще всего бродили по новым для меня улицам центральной части Киева. Друзья знакомили меня с городом, рассказывали о себе, о соучениках и, конечно, о соученицах. Иногда мы говорили о прочитанном в книгах и газетах, обсуждали события в мире. Во время одной из бесед с Борисами мне было доверительно рассказано о том, что в минувшем учебном году они по очереди влюблялись в Веру Маковчик, «дочь большого железнодорожного начальника», но серьезных успехов не достигли. С того дня я, еще новичок в классе, стал украдкой все больше обращать внимания на Веру, прислушиваться к ее ответам на уроках. Были в этом классе девушки ярче ее, более броско одетые, активнее и громче. Однако эта на редкость скромная, но уверенная в себе девушка, шатенка с приветливо глядящими чуть-чуть по-азиатски разрезанными серо-голубыми с коричневым глазами привлекала меня все сильнее.

Как одна из форм комсомольской работы в классе время от времени после уроков ученики проводили беседы на различные темы (по искусству, истории, науке и технике). Первый доклад, который я услышал, делала Вера. Он был посвящен жизни и творчеству П.И.Чайковского. Услышанное произвело на меня сильное впечатление. Построение и содержание доклада, обилие неизвестных мне фактов, чистая речь докладчицы, ее непринужденное общение с аудиторией вызвали во мне еще больший интерес к Вере, желание поближе познакомиться с ней. Перед осенними каникулами я осмелился попросить у нее книгу о Чайковском (пожалуй, это было благовидным предлогом для того, чтобы пообщаться с Верой). Прошел еще месяц, все большее место она стала занимать в моих мыслях. Время от времени я встречался с ней в составе компании, по дороге в школу или из школы, иногда мы прогуливались втроем-вчетвером (неизменной спутницей Веры была влюбленная в нее подруга Люся). Не будучи уверен в Вериной взаимности, я осторожно пытался найти пути к сближению.

До мельчайших подробностей помню знаменательный вечер 21 декабря 1938 года. Закончив приготовление уроков на завтра, я вдруг захотел непременно увидеть Веру. Придумал предлог и с уличного таксофона, робея, впервые позвонил ей домой. (В те годы квартирные телефоны в Киеве были большой редкостью. Но высокий пост Василия Александровича, Вериного отца, — он был начальник службы движения Юго-Западной железной дороги, — давал ему право на домашний телефон.) Попросил у Веры на время эскиз какого-то чертежа, который надо было выполнить спустя несколько дней. Вера сказала, чтобы я пришел за эскизом, она встретит меня в подъезде их дома. Зайдя в парадное, я увидел приветливо улыбающуюся Веру в наброшенной на плечи шубе ее матери. В Вериных руках не было никаких чертежей, и мгновенно мелькнула мысль: «Похоже, меня хотят видеть подольше!» Я последовал за Верой в их квартиру на третьем этаже. Из-за входной двери слышался патефон — кумир публики народный артист Лемешев исполнял «Метелицу».

Мы вошли в гостиную, здесь были Верины младшие сестры Надя и Люба. Как-то незаметно Вера помогла мне избавиться от скованности, робости первых минут пребывания в незнакомом доме. В этот вечер она рассказала, что в детстве обучалась игре на пианино, и даже сыграла что-то из «Времен года» Чайковского. Вскоре появилась Верина мать Агриппина Семеновна. Она сразу заговорила со мной о книгах, рассказала о недавно ею прочитанном, поинтересовалась моим мнением о новых фильмах. Все было очень естественным, и я почувствовал себя как среди давно знакомых людей.

После этого визита мои акции у Веры явно поднялись. Мы стали встречаться довольно часто, даже Люся перестала сопровождать нас. Я многое узнал от Веры во время наших долгих вечерних прогулок. В отличие от меня, выросшего в провинциальной, ничем не примечательной Виннице, Вера к этому времени уже побывала и в Запорожье, где видела торжественный пуск Днепрогэса, и в легендарном городе на Неве, и даже в экзотическом Ташкенте. Моя подруга была отличной рассказчицей, а все, о чем говорилось, было так ново и интересно, что время пролетало незаметно. Нередко, обнаружив, что уже перевалило за одиннадцать, мы бегом возвращались по домам, чтобы избежать гнева родителей.

Временами мы посещали читальный зал центральной библиотеки, где читали книги, которых не было на абонементе. Несколько раз готовились там к сочинениям по русской литературе, подбирая цитаты в дореволюционных сборниках критических статей о творчестве классиков XIX века.

Наша дружба становилась все крепче, и весной 1939 года мы с Верой обменялись фотографиями, которые сохранились до настоящего времени. В ответ на мою крохотную, размером 3x4 см, карточку я получил профессионально сделанный снимок, на котором удивительно живая улыбающаяся девочка Вера с неизменной скругленной челочкой в углу лба смотрит на меня добрым, веселым, с едва заметной лукавинкой взглядом. На обороте — надпись «Изе от Веры в знак дружбы. 2 мая 1939 г.». Я почувствовал себя счастливым и каждый день тайком смотрел влюбленными глазами на Верино изображение. (Этому бесценному подарку было суждено пройти всю войну в нагрудном кармане моей гимнастерки, вместе со мной он побывал и под дождями, и в речной воде, и на морозе. В результате любимый портрет оказался сильно пострадавшим, но он мне по-прежнему дорог, я его бережно храню. К счастью, в семейном архиве нашелся другой, отлично сохранившийся отпечаток замечательного снимка.)