Станислав Зарницкий - Боттичелли

Филипепи не имеет ничего против философов как таковых — каждый зарабатывает свой хлеб, как может. Но ему не по душе, что они занимаются не Священным Писанием, а трудами каких-то язычников. Его коллеги этого увлечения тоже не одобряют: добром все это не кончится, быть беде. А беда уже идет — турки напирают с Востока. Во Флоренции появилось много греков, бежавших от нашествия мусульман, потерявших и родину, и имущество. Беженцы обвиняли христиан Европы, что они не приходят к ним на помощь. Что правда, то правда: разговоров на этот счет было много, но толку мало. Когда купцы принесли в 1453 году страшную новость, что османы овладели Константинополем, многие оправдывали свое бездействие тем, что греки сами виноваты — исказили истинную веру, вели непотребный образ жизни, погрязли в разврате и интригах. Но чувство вины не оставляло, поэтому грекам помогали, кто чем мог.

Козимо был в числе первых, кто старался облегчить жизнь изгнанников: пожертвовал на их устройство средства, превышающие годовой расход Синьории на городские нужды, ходатайствовал за беженцев перед цехами, ибо чужеземцев в них не принимали, открыл двери своего дома для византийских ученых. Поговаривали, правда, что он за бесценок скупает у них старинные рукописи, но на то он и купец, чтобы не упустить своего. Безусловно, милосердие — богоугодное дело, но вместе с этими греками пришли в город взгляды, попахивающие ересью, и это Филипепи никак одобрить не мог. Один из беглецов, Гемист Плифон, уговорил Козимо основать собственную академию, где изучались не труды отцов церкви, а труды древнего язычника Платона. Попробуй тут воспитать детей в благочестии!

Нельзя было сказать, что Мариано был ретроградом, — у него на книжной полке рядом с Библией и «Комедией» Данте стояли рукописи, где подробно рассказывалось об этих языческих богах. Нечего греха таить, он частенько заглядывал в них — нельзя же ударить в грязь лицом в разговорах с коллегами! Однако он полагал, что в голове человека должен быть такой же порядок, как в доме или мастерской, где все на своем месте, всему свое время. За это и уважал Козимо: как бы тот ни был занят своими делами, какое бы покровительство ни оказывал бежавшим грекам, но никаким Юпитерам не поклонялся и Платоном не клялся, держался истинной веры, как его родители и пращуры.

И не только из-за вторжения чужих богов ребенку трудно привить католическое благочестие. Что он услышит или увидит в церкви? Хороших священников, таких, чтобы каждое их слово брало за душу, мало. Некоторые из них, получив место в флорентийских церквях, носа в них не казали, а нанимали неученых заместителей, которые в службах путались, толком двух слов связать не могли, а Евангелие если и знали когда-то, то основательно подзабыли. О их латыни лучше не говорить — даже человек знающий в ней ничего не поймет. Чему тут удивляться: Божьи храмы превратились во что угодно, но только не в святые места. Некоторые приходят сюда не Господу молиться, а обделывать свои дела и делишки: одни тайком встречаются с любимой, охраняемой строгими родителями, другие просто сплетничают или заключают сделки, благо и нотариусы расположились здесь же. Третьи учатся — обедневшие педагоги, не имея средств снять помещение, проводят свои занятия в церквях, откуда их никто не гонит: знания в глазах флорентийцев вещь полезная.

Однако теперь и самому можно было объяснить ребенку истории из Священного Писания и житий святых. Мариано еще помнил те времена, когда стены храмов и капелл были голыми, лишенными украшений; теперь же благодаря стараниям городских властей, рвению приоров церквей и монастырей и пожертвованиям прихожан почти все они были украшены фресками и картинами. Переходя от одной стены к другой, от картины к картине, можно было узнать многое. Недаром говорили, что живопись — это книга для неграмотных. Когда выдавалось свободное время, Мариано водил Сандро по церквям и рассказывал о том, что мальчик видел перед собой. Были у него свои любимые сюжеты и святые. Он повествовал и о святом Джованни — Иоанне Крестителе, небесном покровителе города, — и о жизни Девы Марии, почитаемой в городе, пожалуй, превыше всех святых, ибо она не только покровительствовала Флоренции, но и, как верили, выступит на последнем Страшном суде заступницей за души горожан перед Христом.

Ты — состраданье, ты — благоволенье,Ты — всяческая щедрость, ты одна —Всех совершенств душевных совмещенье!

Так воспевал Пресвятую Деву Данте, так считали и все флорентийцы. Но у каждого из них был еще и собственный покровитель. Мариано, например, особо чтил святого Себастьяна, который, по поверьям, отводил чуму — эти стрелы божественного гнева, — и который когда-то во время очередного мора спас самого Филипепи от Черной смерти, не к добру навестившей Флоренцию. Были и другие библейские персонажи, о которых должен был обязательно знать флорентиец, к примеру Юдифь, отрубившая голову Олоферну и спасшая родной город от неприятеля. Она наряду с Давидом, победившим Голиафа, всегда приводилась в пример как образец гражданского мужества и любви к отечеству.

Чем больше подрастал Сандро, тем любознательнее становился. Его интересовало многое, но, как заметил Мариано, он ни на чем не мог сосредоточиться надолго. Для будущего ремесленника, которому нужны прежде всего терпение и выдержка, это было плохо. Зато все сказанное мальчик усваивал очень быстро. И еще одну особенность подметил Мариано — Сандро отталкивал вид крови и мучений, которым подвергались святые. Поэтому на том, чтобы он перенял у отца ремесло кожевника, можно было поставить крест. С годами страх перед физическими страданиями не проходил, а казалось, возрастал еще больше. Сандро боялся фресок, где изображались распятие Христа или Страшный суд. Он не любил слушать рассказы о кознях дьявола, и не было большего наказания для него, когда за тот или иной проступок ему грозили муками ада. Тогда он забивался в угол и извлечь его оттуда стоило немалых трудов. Он тянулся к картинам светлым и радостным; особенно его привлекали изображения Богоматери, в чью защиту и покровительство мальчик уверовал. Он долго переживал рассказы о бедствиях, принесенных ураганом, который обрушился на Тоскану в августе 1456 года. Тогда смерч, обойдя Флоренцию, стер с лица земли целые деревни и рощи, повырывал с корнем виноградники и погубил десятки людей. В городе судачили о том, что это первое предупреждение Господа погрязшей в грехах Флоренции, предвестник Апокалипсиса. Как горячо тогда мальчик молился Богоматери, обращаясь к ней с просьбой отвести беду!

Скоро Сандро знал имена всех известных живописцев Флоренции — да и как их было не запомнить, если у фресок в церквях всегда толпились люди, обсуждавшие их достоинства и недостатки! В последнее время у флорентийцев появилась наряду с политикой еще одна страсть — искусство. Чуть ли не каждый второй горожанин считал себя его знатоком, и даже самый последний чесальщик шерсти мог порассуждать на досуге об архитектуре, скульптуре и живописи. А какие споры разгорались, когда тот или иной цех принимал решение пожертвовать собору алтарь или построить часовню! Ну прямо компания святого Луки, а не шелкоделы или сапожники! В этом сказывалось влияние нобилей, и Мариано подобных споров не одобрял: каждый должен заниматься своим делом. Однако сам кожевник нет-нет да и ввязывался в подобные диспуты.