В. Огарков - Григорий Потемкин. Его жизнь и общественная деятельность

Все обстоятельства складывались так, что в императрице постепенно нарастало чувство благосклонности к Потемкину, не забывавшему систематически и упорно вести свою линию, и эта благосклонность должна была, наконец, отразиться на его возвышении. В то время, когда будущий временщик в действующей армии проявлял по-прежнему храбрость и распорядительность, командуя уже целым резервным корпусом (под Силистрией) и отличаясь во многих делах, в Петербурге, при дворе, дела принимали оборот, оказавшийся весьма выгодным для Потемкина.

Турция за русские победы подарила нам страшную чуму, которая ознаменовалась особенными ужасами в Москве и опасным бунтом, в котором, между прочим, погиб архиепископ Амвросий. Противная Орловым партия, во главе которой стоял известный Никита Иванович Панин, убедила государыню, что в Москву необходимо послать “доверенную особу, какая бы, имея полную власть, в состоянии была избавить тот город от совершенной погибели”, и указала на Григория Орлова, отправка которого из столицы соответствовала и затаенным желаниям государыни. Но партия Панина, может быть, рассчитывавшая на то, что моровая язва уберет ненавистного ей Орлова, ошиблась в расчетах. Этот богатырь вернулся из Москвы цел и невредим.

Известно, с какой энергией и отвагой, а также разумной распорядительностью действовал он при усмирении волнений и прекращении болезни. Заслуг его не могла не признать еще так недавно отменно благоволившая к нему императрица. Орлов с царским триумфом вступил снова в Петербург. В Царском Селе в честь его воздвигнуты до сих пор существующие триумфальные ворота и выбита медаль. На воротах красовалась громкая надпись:

Орловым от беды избавлена Москва.

А на медали, выбитой в честь победителя чумы, на одной стороне изображен портрет, а на другой – бросающийся в пропасть Курций, с известной подписью: “И Россия таковых сынов имеет”.

Но звезда счастья Орлова уже начала меркнуть, и ей не суждено было засиять прежним блеском. Вскоре, как известно, Григорий Орлов с чисто азиатским великолепием и роскошью, окруженный громаднейшей свитой, отправился на конгресс в Фокшаны для ведения мирных переговоров с турецкими уполномоченными. Раздраженный неуступчивостью турецких послов и ведя себя с ними крайне высокомерно, он самовольно уехал с неудавшегося конгресса, но был встречен курьером с письмом государыни, предлагавшей ему поселиться на Гатчине...

Наступала очередь “великолепного князя Тавриды”, возвышение которого и вскоре же обнаружившееся громадное значение, однако, для многих были неожиданностью.

Произведенный в 1773 году в генерал-поручики, Потемкин, жадно стремившийся в Петербург и хорошо осведомляемый обо всем, происходившем в придворных сферах, получил в конце этого года следующее письмо от государыни, которое мы сообщаем в выдержках:

“Господин генерал-поручик и кавалер! Вы, я чаю, – писала Екатерина в обычном своем полушутливом тоне, – столь упражнены глазеньем на Силистрию, что Вам некогда письма читать... Все то, что Вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему Вашему усердию ко мне персонально и к любезному отечеству, которого службу Вы любите... Прошу по-пустому не вдаваться в опасности... Вы, читая сие письмо, может статься, сделаете вопрос: к чему оно написано? На сие имею Вам ответствовать: к тому, чтобы Вы имели подтверждение моего образа мыслей о Вас, ибо я всегда к Вам весьма доброжелательна”.

Расположение государыни, сквозившее в строчках этого письма, заставило Потемкина торопиться с отъездом из армии. Он прибыл в Петербург в начале января 1774 года и уже через два-три месяца сделался могущественным человеком, за которым раболепно ухаживали люди, незадолго перед тем третировавшие его как parvenu[1].

Какие причины способствовали этой благосклонности Екатерины к Потемкину, благосклонности, которая была настолько прочна, что продержалась до самой смерти князя? Несомненно, государыня хорошо помнила остроумца камергера, так забавлявшего ее своими выходками и порою интересовавшего своими широкими планами. Потемкин очень ловко сумел за время своего отсутствия поддерживать интерес к себе, он часто писал государыне письма, где, конечно, не скупился на выражения, в самом лучшем свете выставлявшие его горячие чувства и преданность к обожаемой повелительнице; государыня слышала о военных знаниях Потемкина, о его подвигах, о которых ей постоянно докладывали друзья Грица, имевшиеся при дворе. Все это могло сильно действовать на воображение императрицы. А с другой стороны, Васильчиков, не наделенный дарованиями и неспособный разделять широких планов государыни, входившей уже в роль, навязывавшуюся ей многими льстецами, “величайшей монархини” в Европе, не мог, конечно, удовлетворять своей повелительницы. Эти обстоятельства и подняли Потемкина в глазах Екатерины, а он уже крепко уцепился за счастливый случай и не выпускал его почти до конца из своих сильных рук. Сама Екатерина так писала о новом своем избраннике Гримму (в июле 1774 года): “Генерал Потемкин более в моде, чем многие другие, и смешит меня так, что я держусь за бока”... и в другом письме: “Я удалилась от некоего очень скучного гражданина...” “Потемкин – один из самых смешных и забавных оригиналов сего железного века”.

Как бы ни объяснялось это быстрое внимание государыни, но уже с марта 1774 года Потемкин является могучим временщиком, безусловно подавлявшим всех своим авторитетом и получившим громадное влияние на государственные дела. Несмотря на то, что в последние годы жизни князя не существовало той непосредственной близости его к государыне, которая имела место лишь в первые годы возвышения Потемкина, и “светлейший” подолгу отсутствовал в Петербурге, тем не менее его власть и влияние на императрицу были громадны.

Без преувеличения можно сказать, что во всемирной истории найдется мало таких примеров, какой представляется Потемкиным. Окруженный сетью интриг, встречая могущественных завистников, использовавших всякий промах врага, чтобы очернить его перед повелительницей, великолепный князь Тавриды все-таки всех побеждал: он в продолжение 18 лет был могучим властелином, презрительно попиравшим ненавистников, и преданным другом государыни, получившей за свой ум и талант название “Великой”. И эту дружбу, влиявшую не только на отечественные дела, но и на европейские и лишь изредка затемнявшуюся мимолетными вспышками недовольства, было бы слишком односторонне и несправедливо объяснять одними личными искательствами, а не способностями и несомненными дарованиями князя.

В несколько месяцев на нового счастливца пролились необычайные милости. Кажется, ни один из известных в истории повелителей не расплачивался так щедро и так роскошно за оказанные услуги, как Екатерина, раздавшая своим приближенным сотни тысяч крестьян, между тем, как с начала царствования она лелеяла, по крайней мере в письмах к корифеям западной мысли и науки, мечты о снятии тягостей рабства на родине. И львиная часть этих щедрот государыни выпала на долю Потемкина, добившегося, наконец, того, что было предметом его давнишних мечтаний.