Владимир Архангельский - Петр Смородин

— На гребне революционной волны кого только нет! Всякий, кто протестует против существующего порядка, верит в свою правоту, но иной раз городит несусветную чепуху. Анархисты, хоть и говорят, что они тоже из лагеря социализма, как и мы, но их теория и их дела враждебны марксизму. Это мелкобуржуазное политическое течение. Оно отрицает всякую государственную власть, в том числе и диктатуру пролетариата. А переход к обществу будущего хочет осуществить без организованной политической борьбы пролетариата с буржуазией, без создания пролетарской партии. Но истинному пролетарию, который не мыслит себя вне коллектива и его борьбы, всякий анархизм — гиль и чистый вздор!.. Боюсь, что твой новый знакомый погнался лишь за крикливой анархистской фразой, а дела за ней не видит. Он ведь рабочий! Если умный, так разберется и от анархистов уйдет!..

В канун семнадцатого года и на Петроградской стороне события шли так, что Петр едва поспевал за ними: ни дня без стачки! То у одних, то у других. И непременно — демонстрация. И все громче, острее кричали лозунги с красных полотнищ. Сначала: «Долой войну!», затем: «Долой самодержавие!»

Подростки не отставали от старших, а иногда затевали заваруху и сами. Да и понятно: работали они как ляжет мастеру на душу. И тринадцать и четырнадцать часов, да еще убирали помещение после смены.

Правда, заработки стали выше. Но без толку: деньги крепко упали в цене, и за что недавно платили рубль, теперь надо было выложить два с полтиной. Хлеб, мясо, сахар, масло добывали с боем, в очередях, собиравшихся еще до рассвета. Подступал голод.

Одна за другой созывались конференции профессиональных союзов: у металлистов, печатников, текстильщиков, пекарей. Шума было достаточно, а дела на грош: фабриканты и заводчики, опьяневшие от барышей, не уступали ни пяди.

На одной такой конференции Петр просидел три дня. И время пропало бы даром, если б не знакомство с нужным человеком, который вскоре стал ему близким другом. Это был Вася Алексеев. Его не так давно выставили из пушечной мастерской Путиловского завода, посадили на три месяца в тюрьму. Теперь он представлял на конференции молодежь завода «Анчар».

Фигура была у него затрапезная: и ростом маловат, и худ, и бледен. Тонкую шею охватывал кольцом потертый серый свитерок, суконное пальтишко побито на локтях, люстриновый пиджак здорово выношен. Такой себе обычный питерский мастеровой. Но живчик и острослов, только говорил с придыханием, заикаясь.

Откровением было для Петра, что этот его сверстник уже четыре года в партии; и что в те же самые дни, когда открылся кружок в Детском клубе-очаге, Вася создал свой кружок в пушечной мастерской. И дело поставлено у него образцово: собираются только рабочие парни. Мыслят они согласно. На занятиях далеко углубились в теорию Маркса: от «Манифеста» до «Капитала». Собираются тоже скрытно, а в погожие, теплые дни в помещении не сидят. Рядом взморье, лодки: и петь можно, и шутить, и говорить без оглядки. И разносят ребята из кружка газеты, листовки, и поговаривают, как бы собрать в одно все молодые силы Нарвской заставы в борьбе за свои права.

Больше того, у путиловцев работает и другой тайный кружок. В нем заправляют друзья Алексеева — Иван Тютиков и Иван Скоринко.

Расстались они на Обводном канале. Вася направился к Нарвской заставе, в деревню Емельяновку, где жили его мать и невеста. Не о нем ли, зная, что он жених, товарищи его — путиловцы, сочинили песенку:

…Нарвская застава. Путиловский завод.Там работал мальчик — двадцать один год.Работал он работал, да вдруг перестал:Он за забастовочку в тюрьму попал,Деревня Емельяновка, самый старый дом,Там живет девчонка и думает о нем.Плачет, и рыдает, и сквозь слезы говорит:— Как теперь кормиться, как я буду жить?Шаль я заложила, юбку продала,Но твои все книжки, милый, сберегла.Сберегла колечко, сберегла любовь.Выйди на свободу, миленький дружок!..

Скороходов в конце 1916 года стал членом Исполнительной комиссии Петербургского комитета большевиков и уже не мог отдавать все силы Петроградской стороне. Активистам из молодежного кружка выпала задача: поднимать рабочих у Шаплыгина, Семенова, Керстена и «Дюфлона». Правда, у «Дюфлона» на Петра насели меньшевики. Пришлось искать поддержки у Александра Касторовича. Он явился на завод 7 января и так выступил перед рабочими, что они почти единодушно решили не выходить к станкам девятого.

К этому дню определилось ясно, что без молодых рабочих, которые держались кружка Смородина, одним старым большевикам Петроградской стороны не справиться: на второй день Нового года охранка накрыла почти весь Петербургский комитет. Сел в тюрьму и Константин Блохин — правая рука Скороходова в районе.

Кружковцам теперь приходилось поспевать всюду: на митинги и сходки, и говорить толково, обстоятельно, чтоб их слушали; быть связными между районами, разносить листовки, выслеживать филеров и держаться в охране у ворот бастующих заводов.

Петр виделся со Скороходовым день в день и, как говорится, бога благодарил, что тот не попал к охранке в сети 2 января: сидеть бы ему непременно!

Скороходову помог спастись давний опыт подпольщика. Он уже добрался на трамвае до Нарвской заставы, до самого дома Федора Лемешева, где собирались комитетчики. Но приметил филера на улице, завернул на Выборгскую и успел предупредить Чугурина и Каюрова. Так накануне 9 января в ПК остались в основном большевики с Петроградской и Выборгской сторон.

Боевая тройка — Скороходов, Чугурин, Каюров — и кооптированные новые члены ПК в очередной листовке четко определили главные лозунги дня: «Долой войну!», «Долой самодержавие!», «Да здравствует демократическая республика!»

В ПК шел спор: надо ли еще раз повторить лозунг «О создании боевого органа рабочего класса — Совета депутатов трудящихся», как в ноябрьские дни 1915 года? Но, памятуя критику Ленина в тот раз, о Советах не написали. Зато выразили мысль: протянуть руку дружбы товарищам по классу в воюющих странах, чтобы совместно бороться против всемирной системы капитала!

9 января 1917 года началась в столице самая мощная стачка за все годы войны: двести тысяч человек оставили работу. На Выборгской стороне и за Нарвской заставой она носила всеобщий характер: пламенные призывы большевиков прямо на глазах превращались в лозунги революционного действия!