Мария Дмитриенко - Рыцарь без меча

Дон Хуан повернулся к сыну. Но тот, казалось, ничего не видел и не слышал. Его взгляд был по–прежнему устремлен к мольберту, хотя ткань и скрывала изображение.

— Оставайся, он прекрасный мастер, хотя и странный человек. Будь внимателен и постигай секреты мастерства, — только и сказал сыну отец.

Так Диего начал учебу у живописца. Это была довольно странная школа. Здесь даже на уроках у маэстро кричали, спорили, дрались и плакали. Время от времени учитель утихомиривал непосед. Его грозный крик перекрывал их галдящий рой, и водворялась тишина, но ненадолго. Не проходило и получаса, как шум и визг разгорались с новой силой. Тогда дон Франсиско переходил к более решительным мерам. Кроме отборной базарной ругани и брани, на головы учеников сыпались удары линейки, по плечам гуляла трость с прикрепленным к ней углем для рисования. В такие минуты, а их было немало, доставалось и лентяям и прилежным.

Обстановка и все окружающее сильно подействовали на впечатлительного Диего. Он стал еще замкнутее, неразговорчивее и все свое время отдавал рисованию. У дона Франсиско (горожане называли его Эррера Старший) было чему поучиться. Талантлив он был вне всякого сомнения. Из его мастерской выходили совершенные полотна.

Среди всех художников Севильи Эррера отличался последовательной приверженностью реализму. Сюжеты приходили к маэстро прямо из жизни. Начинавшему самостоятельно писать Диего больше всего в его работах нравились жанровые композиции. У Эрреры научился Диего правдивости в изображении.

Часами наблюдал мальчик, как работал учитель. Когда вдохновение посещало Эрреру, он писал уверенно и быстро, широкими мазками. Но подчас, недовольный своей работой, маэстро вдруг хватал кувшин с краской и опрокидывал на полотно.

В стенах его мастерской начала складываться у молодого живописца индивидуальность письма. В школе за подражание старый маэстро жестоко наказывал. Учителя бесило, когда кто–либо из учеников без всяких возражений сносил его резкие суждения о своей работе. Кипятясь, он кричал о ложной скромности, о бездарности человека, не умеющего защитить свое дитя. Находясь в хорошем расположении духа, Эррера объяснял Диего особенности своей живописной манеры. У него обычно преобладали резкие переходы света и тени, причем общий тон оставался темным, а детали были тщательно, натуралистически выписаны. Пускался он и в длительные рассуждения о гениальности мастеров прошлого, которые оставили потомкам на зависть непревзойденные шедевры.

Диего любил его в минуты, когда он, весь перепачканный красками, садился в не менее живописно разукрашенное кресло и произносил монологи о гениальных мастерах живописи, о различных национальных школах, о жанровой картине, которая, по его мнению, прокладывала дорогу в будущее.

Вечерами в доме у отца Саласара Диего подробно рассказывал о проведенном дне. Нередко то была повесть о том, как он измучился от поисков сюжета, за которым мастер выгнал его на улицу. Зная пылкий, необузданный нрав маэстро, старик качал головой. Да, Эррера — талант, ему можно простить многое, глядя, как он работает. Учиться у него есть чему. И все–таки мальчику нужен иной учитель.

После долгих разговоров с доном Хуаном Веласкесом отцу Саласару удалось убедить его отдать Диего в ученики к достопочтенному дону Пачеко. У Пачеко мальчик получит образование, это откроет ему дорогу в широкий мир. Ведь недаром сейчас в ходу пословица: «Тот не может называться кавалером, кто не обладает образованием». Дом Пачеко открыт для всех, кто любит науку и искусство. Даже в далеком Мадриде его дом славится как настоящая «академия» образованнейших людей. Вечерами в обширном его патио собираются друзья Пачеко — писатели, поэты, художники.

Большая и светлая усадьба Пачеко располагалась в самом сердце Севильи, возле Casa de Contraccion — Дома торговых сделок. На улице возле нее всегда было шумно. Горожане, купцы, чужестранцы по дороге на Торговую биржу останавливались здесь потолковать о делах и выпить в погребке у старого Родриго стакан кислейшего вина. Приходили сюда любители потанцевать и попеть, а иные взглянуть на дочь хозяина, прекрасную Марианнеллу. Очаровательной была она в танце. Страстная и порывистая, она любила танцевать ола. Все восхищались ее грацией, гибким, как тростинка, станом, когда она словно в изнеможении опускала руки и голову, а потом в непостижимом рывке вдруг распрямлялась и плавно неслась мимо невысоких деревянных столиков. Часто в погребке появлялись степенные иностранцы. Они заказывали олью подриду — национальное испанское блюдо, напоминающее горячий винегрет из мяса и овощей, и без конца восторгались красотой Севильи. Заходили в погребок и те, кто составлял многочисленную армию бродяг, нищих и босяков — неотъемлемую часть города, где рядом с непомерными богатствами свила себе гнездо горькая нищета. То были люди, забывшие или потерявшие свои имена. Окружающие называли их только по кличкам, известным всей Севилье. Вечерами у Родриго велись жуткие рассказы о том, как в прошлом году Гардунья[6] проткнул соперника навахой, как Масоркас[7] со своей бандой ограбил судно в севильском порту. И все же, несмотря ни на что, погребок оставался местом уюта и спокойствия, отдыха и веселья. Азартное стучание костей перекликалось здесь с веселым перезвоном гитары.

Дон Пачеко поддерживал в своем доме образцовый порядок и чистоту. Стены были тщательно выбелены известью, пол устлан искусно сделанными коврами из разноцветной соломки; роскошная мебель из лимонного дерева с инкрустацией из перламутра и слоновой кости украшала большую приемную и гостиную.

В одной из восточных комнат располагался кабинет хозяина. Вдоль стен стояли длинные шкафы красного дерева. Там бережно хранились прекрасные книги — труды многих ученых мира. Тщательно была подобрана библиотека по искусству. Ведь Пачеко был художником, страстным почитателем Высокого Ренессанса, поэтом и искусствоведом.

Дон Пачеко, по природе очень мягкий и деликатный человек, встретил своих гостей у входа в патио.

— Мой дом к вашим услугам, — с доброй улыбкой произнес он традиционную фразу, приветствуя дона Хуана, своего приятеля, отца Саласара и Диего. — Проходите в нашу обитель, друзья.

Пока отец и падре говорили хозяину о цели своего прихода, Диего осматривался. Патио казался ему огромным залом, над которым искусный художник, не пожалевший бирюзы, нарисовал небо. От фонтана посредине дворика веяло прохладой. Стены были увиты розами. Мальчик подошел к фонтану. На дне водоема, искусно выложенного разноцветными камешками, плавали диковинные шелкоперые рыбки. Диего наклонился, чтобы лучше рассмотреть рисунок под водой, и неосмотрительно нажал грудью на узорчатую решетку. В тот же миг у него прямо из–под ног вырвались и ударили вверх тоненькие струйки. Фонтан был с «сюрпризом». Отряхнув рукава своего черного камзольчика и оправившись от смущения, мальчик решился оглянуться на взрослых. Он увидел, как все встали и, обернувшись к дверям, которые вели из патио в дом, почтительно склонили головы перед входившей доньей Марией де Парамо, женой Пачеко. Рядом с нею шла девочка такого же возраста, как и Диего, казавшаяся миниатюрной копией своей красавицы матери.