Василий Гиппиус - Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники

«Письма», т. I, стр. 75.

Н. В. Гоголь – П. П. Косяровскому

[Петр Петр. Косяровский, двоюродный дядя Гоголя с материнской стороны.]

3 окт. 1827 г.

…Да, может быть, мне целый век достанется отжить в Петербурге, по крайней мере, такую цель начертал я уже издавна. Еще с самых времен прошлых, с самых лет почти непонимания, я пламенел неугасимою ревностью сделать жизнь свою нужною для блага государства, я кипел принести хотя малейшую пользу. Тревожные мысли, что я не буду мочь, что мне преградят дорогу, что не дадут возможности принесть ему малейшую пользу, бросали меня в глубокое уныние. Холодный пот проскакивал на лице моем при мысли, что, может быть, мне доведется погибнуть в пыли, не означив своего имени ни одним прекрасным делом – быть в мире и не означить своего существования – это было для меня ужасно. Я перебирал в уме все состояния, все должности в государстве и остановился на одном – на юстиции. Я видел, что здесь работы будет более всего, что здесь только я могу быть благодеянием, здесь только буду истинно полезен для человечества. Неправосудие, величайшее в свете несчастие, более всего разрывало мое сердце. Я поклялся ни одной минуты короткой жизни своей не утерять, не сделав блага. Два года занимался я постоянно изучением прав других народов и естественных, как основных для всех законов; теперь занимаюсь отечественными. Исполнятся ли высокие мои начертания? или неизвестность зароет их в мрачной туче своей? В эти годы эти долговременные думы свои я затаил в себе. Недоверчивый ни к кому, скрытный, я никому не поверял своих тайных помышлений, не делал ничего, что бы могло выявить глубь души моей. Да и кому бы я поверил и для чего бы высказал себя? не для того ли, чтобы смеялись над моим сумасбродством, чтобы считали пылким мечтателем, пустым человеком. Никому, и даже из своих товарищей, я не открывался, хотя между ними было много истинно достойных.

«Письма», т. I, стр. 89.

Из архива гимназии высших наук в Нежине

С начала августа 1827 года – что пройдено из учебных предметов российской словесности.

В 9-м классе.

За август месяц. Из правил высшей словесности общее обозрение изящной словесности: чтó разумеется под именем оной вообще и частно? Чем различается она от высших собственно называемых знаний и какую связь имеет с ними?

За сентябрь месяц. О том, что знания усовершенствывают словесность, а словесность с своей стороны усовершенствывает знания – примеры в древней Греции, в Риме, в Африке и Европе.

За октябрь месяц. Читана по учебной книге Греча [Ник. Ив. Греч (1787–1867) – филолог, журналист (издатель «Сына Отечества» с 1829 г.) и беллетрист. В 1822 г. издал «Опыт краткой истории русской литературы».] История российской словесности от начала ее до царствования императора Петра Великого.

Примечание: Сего октября 31 дня на пополуденной лекции в 4-м классе взята мною от пансионера Шимкова принесенная им в класс книжка сочинения Эккартсгаузена, [Эккартсгаузен (1752–1803) – немецкий писатель-мистик.] содержащая третью и четвертую часть под заглавием «Терпимость и человеколюбие», представленные в виде трогательных повестей – в третьей части – Коллос, происшествие, взятое из времен гонения на веру, а в четвертой Карл Беттенгейм или пример благодарности, какая ныне не в обыкновении – книжка сия больше ко вреду, нежели к пользе ученику послужить может; то при сем и представляется.

За ноябрь месяц. Из высшей словесности о происхождении изящных искусств и словесности и о общем их начале – о подражании природе: продолжали чтение Истории российской словесности от времен Петра Великого до царствования Екатерины вторыя: сочинений однако не подавали по небрежению их.

За декабрь месяц. Об основных правилах высшей словесности, пользе и о унижении добродетели, о уме, гении и вкусе, о ораторской речи, о трех ее действиях научать, нравиться и трогать, о избирании материи, о вникании в оную, о нахождении в ней главных частей для исследования, о изобретении доказательств, о методе связывать их и переходить из одних в другие с правилом Цицерона: ut augeatur et crescat semper oratio [ «Чтобы речь все время увеличивалась и росла».] и краткий пример из речи того же Цицерона за Милона.

За генварь месяц 1828-го года. Продолжение основных правил высшей словесности – именно: располагать доказательства по возрастающей силе их; избегать двух главных недостатков – не настаивать на то, что ясно, и не оставлять без удовлетворительного изъяснения и утверждения, что без того темно; уметь хорошо располагать доказательства значит дать хороший план сочинению и о совершенствах хорошего плана – о точности, ясности, простоте, богатообильности или плодовитости, о единстве и соразмерности.

За февраль месяц. После основных правил высшей словесности читаны и изъяснены были четыре плана четырех похвальных слов из Бурдалу и Массильона [Бурдалу (1632–1704) и Массильон (1663–1742) – французские проповедники.] и прочитана с замечанием также плана речь Цицерона за Архия стихотворца.

За март месяц. О слоге вообще, о слоге простом или естественном – и о слоге среднем или умеренном и цветном, о принадлежностях и отличиях их, – занимались сочинениями больших речей.

За апрель месяц. О слоге высоком с изъяснением, что называется вообще высоким и с разделением его на высокое понятий, на высокое изображений и на высокое чувствований.

Старший Профессор Парфений Никольской.

«Гоголевский сборник», 1902 г., стр. 374–376.

Из воспоминаний А. П. Стороженко

[Алексей Петр. Стороженко (1805–1874) – украинский беллетрист (писал и по-русски). «Воспоминание» его приблизительно датируется 1827 годом (упоминание о персидской войне и определение возраста Гоголя – «лет 18-ти»). В том же «Воспоминании» Стороженко передает эпизод, как Гоголь своими рассказами сначала вывел из себя, а потом очаровал украинскую крестьянку.]

…Для ночлега мне отвели комнату в доме, а Гоголь, приехавший днем прежде, расположился во флигеле. На другой день, часу в восьмом, отец мой приказал запрягать лошадей. Я пошел во флигель, чтоб попрощаться с Гоголем, но мне сказали, что он в саду. Я скоро его нашел: он сидел на дерновой скамье и, как мне издалека показалось, что-то рисовал, по временам подымая голову кверху, и так был углублен в свое занятие, что не заметил моего приближения.

– Здравствуйте! – сказал я, ударив его по плечу. – Что вы делаете?

– Здравствуйте, – с замешательством произнес Гоголь, поспешно спрятав карандаш и бумагу в карман. – Я… писал.