Амазасп Бабаджанян - Танковые рейды

Вот тогда и стал ее вожаком Ерванд Мартиросян. Его кулаков побаивались сынки богатеев, да и богатые папаши предпочитали не связываться с ним, обходили стороной.

Ерванд хорошо начал. Каждое воскресенье собирал молодежь — ремонтировали бесплатно дома бедняков, дороги, мосты.

Завоевали комсомольцы села добрую славу в округе. И показалось Ерванду, что это все он один, его личная заслуга. В мысли этой его укрепляли собственные большие кулаки. Ерванд не выносил, когда ему перечили. Нерадивых, как ему казалось, ребят воспитывал подзатыльниками, тумаками. А поскольку нельзя дать подзатыльника девчонке, зачем девушек и в комсомол принимать?

А девушек и так не пускали родители. Напоминаю, дело-то происходило на Кавказе.

И вот стою я на узенькой тропочке перед Ервандом Мартиросяном, смотрит он на меня тяжелым своим взглядом и цедит сквозь зубы:

— Почему тебя не было на последнем воскреснике?

— Ты мою сестру не пустил на работу, и я не пошел.

— Воскресник для комсомольцев.

— А почему моя сестра не может быть комсомолкой?

— Не бабское дело комсомол. А тебе, парню, стыдно, за бабью юбку держишься! Прочь с дороги!

Ну, вскипело тут у меня, конечно, А Ерванд только свои кулачищи сжал. Куда мне против него! Сознаю это вроде, а сам ни с места, как врос. Упрямый был, не лучше этого Ерванда.

И не выдержал Мартиросян. Плюнул для виду в обрыв и круто повернул назад.

Наверное, тогда я впервые понял, в чем истинная сила человека.

А Ерванд между тем продолжал упиваться своей властью. Дошло до того, что крестьяне стали жаловаться на него, а получилось так, что жалуются на комсомол. Потому вскоре приехал в Чардахлы секретарь уездного комсомольского комитета (укомола).

Бурное было собрание. Размахивая кулачищами, призывал Ерванд все «революционные» проклятия на головы «зарвавшихся интеллигентов», но это не помогло. Собрание проголосовало за снятие его с поста секретаря ячейки.

Новым вожаком сельской молодежи был избран Алексей Баграмов, младший брат будущего Маршала Советского Союза И. Х. Баграмяна, тоже чардахлинца по происхождению. Алексей — умница, светлая голова, книжник. «Учиться» было его любимое слово. И вот уже все ребята ходят в вечерний ликбез — какую там «грамоту» давала приходская школа сельского попа Геворка! Многие посещают кружки политучебы. Оборудовали сельский клуб, возникла самодеятельность. Идут на сцене пьесы на злободневные сельские темы, драматурги — наши деревенские учителя.

Одна беда — и мужские и женские роли приходится исполнять парням. Нет девушек. Нет их почти и в комсомоле — родители не пускают, да и Мартиросян в свое время поспособствовал.

Тогда, помню, собрал нас Алексей.

— То, что не идут к нам девушки, наш позор, ребята. Значит, мы с вами не можем так себя с ними вести, чтобы они нам верили, чтобы уважение к нам имели. А откуда у них возьмется, если у нас к ним нет?

— Почему это у нас к ним нет? — зашумели ребята. — Как еще с ними обращаться, как с шахинями?

— Как с девушками, — спокойно отвечал Алексей.

— Но ведь ты сам твердишь: равноправие, равноправие. Как же с ними обращаться? — не унимался кто-то.

— Как с девушками, — твердо повторил Баграмов.

К концу 1923 года в нашей ячейке уже десять девушек. И они не только в самодеятельности играли, они были везде, были действительно нашими товарищами.

А в Новый год от нас забрали Алексея. Забрали на повышение — в укомол. И радовались мы, и печалились, прощаясь с другом. Но связь с Баграмовым у чардахлинских комсомольцев не прервалась.

Когда на прощальном собрании Баграмов сказал, что взамен себя рекомендует избрать секретарем Амазаспа Бабаджаняна, я не сразу поверил своим ушам…

— Меня? Но ведь и я, как Ерванд… — Нет, не кулаки я имел в виду. — Горячий…

Меня избрали. И было мне очень нелегко. Шутка сказать: уже почти сто пятьдесят комсомольцев в нашей — и ячейкой-то уже не назовешь — организации. Спасибо, помогали коммунисты.

Однажды позвал меня к себе секретарь партийной ячейки:

— Слушай, сынок. Не очень увлекайся администрированием. Комсомол — это демократия. Понял?

Я отлично понял, что он хотел сказать, хорошо знал все свои пороки как руководителя, хотя вовсе не понимал, что означают сами слова «администрирование», «демократия»… Куда уж там, окончил пять классов деревенской школы с грехом пополам. Может, и не из-за недостатка способностей, но из-за недостатков домашних определенно. Было в нашей семье ни много ни мало восемь душ детей…

Но еще одно иностранное слово пришлось мне усвоить в те далекие годы.

Такая произошла история. Во время очередной репетиции драмкружка, которая проходила на летней площадке, на сцену бросили дохлую кошку. Девушки наши разбежались, долго отказывались возвращаться в драмкружок, и мне, секретарю комсомольской ячейки, уговорить их стоило больших трудов.

Еще через несколько дней все село огласил душераздирающий вой осла. Люди выбежали на улицы, и их глазам предстала отнюдь не смешная картина: бедное животное металось в ужасе — кто-то подвязал к его хвосту пук соломы и поджег. Осла спасли, конечно, но сельчане расходились, ворча:

— Вот она, новая молодежь, а еще всякий там «комсомол» придумали…

Кто же мог творить такое, пытался догадаться я. Кто-то хулиганит, а виноват комсомол, то есть я и мои товарищи. А может, это «дачники»?

Они могли. «Дачники» — молодые люди, подавшиеся из Чардахлов в город, сыновья состоятельных родителей, которые на лето возвращались под отеческий кров. У сельских жителей считается само собой разумеющимся, что в разгар полевых работ все заняты делом, как-то не принято оставаться в стороне. «Дачники» же считали себя уже горожанами, сельский труд для них был делом низким, и они предпочитали «отдыхать» — буянить, устраивать гулянки и выпивки до поздней ночи. Такие гулянки, как правило, завершались какой-нибудь очередной «изобретательной» выходкой — вроде проделки с ослом.

Я решил проследить за ними. И вот однажды, когда уже стемнело, я увидел, что компания «дачников» поймала собаку, подвязала ей к хвосту пустую жестянку и с криками, гиканьем погнала собаку по улицам, швыряя ей вдогонку камни. Бедный пес обезумел, он бросался с пронзительным лаем из конца в конец села. Лай тут же подхватили остальные собаки, а их было много, как в каждой деревне. Начался такой «концерт», что хоть беги прочь из села.

А «дачники» стояли руки в боки и, довольные, хохотали вовсю. Тут пришел конец моему терпению.

— Останови собаку и отвяжи жестянку! — сказал я одному из «дачников».