Виктор Лихоносов - Волшебные дни: Статьи, очерки, интервью

Кто же им мешает? Ответ давно найден. Работники, которые вас выслушивают, все запишут, притворно согласятся, проводят до дверей со словами «будем думать вместе», но ничего, ничего не сделают. О, они теперь не осмелятся напрямую бранить вашу историческую страсть. Правда, прикрывая свое безделье, они изнуряют энтузиастов абстрактными нападками: «Кое‑кто у нас еще вздыхает по патриархальщине…» Слова

А. С. Пушкина воспринимаются ими как очередное забавное высказывание гения, в котором, к счастью, нет их фамилий. Давно, мол, сказано, и не о нас. Слова же вещие: «Дикость, подлость и невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим». Пора бы стыдиться им своей дикости. Значит, есть в том «ответственном» человеке что‑то нравственно испорченное, уродливое; есть наплевательство не только на прошлое, но и на заслуги нынешнего дня. (Ниже мы покажем, что это так.) Это своего рода неполноценность. И пора во всеуслышание спросить: почему периферийные общества по охране памятников сплошь да рядом возглавляют фельетонные люди? Почему кое — где таится мнение, что охраной памятников ведали и будут ведать кадры… какие попало? Подобные кадры не выдержат экзамена по родной истории даже на тройку — до того они в этом отношении малограмотны. В районах они рассаживают своих духовных близнецов, то есть вовсе бездуховных. «А где же мы вам возьмем лучше?» — слышал я не раз. Смелая отговорка. Лучшие ходят мимо. Ог лучших избавились руководители удивительно низкого уровня культуры. На их место присланы те, кого «некуда было больше приткнуть». Однажды не подумав о кадрах, город, село ищут потом причины для оправдания: «Где мы вам возьмем лучших? Зачем вам старина?» — и т. п. Но если на глазах ревнители один за одним покидают президиум общества в знак молчаливого протеста, то кто же и когда начнет делать выводы?!

Память, память… Едва ли не самым насущным и душевно выстраданным стало это слово в наших устах за последние годы. В нем зерна великой нравственности человека и народа в целом. Кто помнит об ушедших, тот сочувствует и живым.

Недавно я тоже побывал в роли «автора письма».

Поехал я в Тимашевский район и вернулся расстроенный. В Краснодаре, вместо того чтобы заниматься романом, я сел и одним духом написал резкое письмо в крайисполком. Чувство досады переполняло меня. Знаете, бывают такие встречи с людьми, когда поговоришь, наслушаешься — и жить после расставания в личном благополучии стыдно, если ничем добрым людям не захотел помочь. Как будто оскверняешь ты память о времени, когда они своими трудами держали на своих плечах страну, край и тем самым кохали твое детство. Я позволю себе привести письмо в сокращении:

«Случай занес меня на территорию бывшего Марии-Магдалинского монастыря. После революции там организовали коммуну. От прекрасных монастырских строений осталось немного: трапезная, хозяйственные сараи и бывшая монастырская больница. В двухэтажной каменной больнице находится дом для престарелых. Старые одинокие колхозницы живут там. Они, конечно, благодарны за приют, но если подумать, в какой цивилизованной стране мы живем, в каком богатом крае, если вспомнить, как тащили эти женщины на своих плечах колхозы до, во время и после войны, то невольно возмутишься: так ли уж много мы сделали для их горькой старости? Что вокруг? Какие условия? Некогда процветавшая женская пустынь выглядит заброшенно и уныло. На площади, освободившейся от церквей, стоят комбайны, грузовые машины и… дощатый туалет. Трапезная занята под контору и библиотеку. Были огороды, сады; окрестности блестели озерами, плавали по ним белые и черные лебеди. И сейчас вид за оградой чудесен. Но радости нет. Почему? Выйдут в сорный дворик с клетушкой для свиней и с сарайчиками ветхие старушки, посидят на скамейке — и за то спасибо? А нельзя ли в трапезной, большой и светлой, поселить новых, утративших родственников стариков, убрать с площади машины, насадить сад, пробить дорожки, все побелить и покрасить, то есть нельзя ли создать бывшим не монашкам, а труженикам колхоза поистине человеческие условия на окончании их единственной жизни на земле? Что же мы такие?!

Сразу за монастырем — каменный памятник погибшему на войне 14–го года поручику Холявке. Поручик ли, солдат — он защитник, отдал жизнь за Родину. Неизвестно кто, когда стащил надгробный камень с места захоронения к дороге, где бегают машины. Можно надеяться, что в скором времени его вообще сбросят в воды озера… Какие чувства мы воспитываем? Страсть к разрушению? Напрасно мы не учитываем, что думает при этом молодежь. И даже бабушки из «стардома». Если нет традиций хороших, бурьяном вырастают дурные.

От камня я переезжаю греблю и останавливаюсь через сто шагов в хуторе имени Ленина (колхоз имени Димитрова, правление в станице Днепровской). Захожу во двор, прошу напиться. Выясняется, что воды в хуторе хорошей нет, колодцы с водой соленой, за пресной надо ездить на велосипеде три километра. Асфальта от шоссейной дороги нет (а всего один километр проложить к хутору), пыль стоит невообразимая; во дворах, в хатах та же пыль. Правление под разными предлогами отказывается провести водопровод с четвертого отделения, расстояние метров триста. Зимой на велосипеде за водой не поедешь. Так что же, пить соленую воду? В хуторе живут колхозники, проработавшие по сорок лет. За молоком ездят в Тимашевск.

…Жалко, не посмотрел я, в каком доме живет председатель, не попробовал, какую воду он пьет, и не спросил, бывает ли он в «стардоме» и понимает ли, в каком невыгодном свете выставляется запущенная монастырская площадь и жалкий дворик «стардома» в глазах тех, кто помнит историю бывшего монастыря?»

Мне, разумеется, ответили уже непосредственно из Тимашевского райисполкома. Вода‑де хорошая, дом для престарелых переведут в станицу в помещение детского сада, камень перетащат на могилу матери Холявки, хутор же «не перспективен», и асфальт пока там не нужен.

Не тяжбой с исполкомом занимаюсь я в этой статье.

Моя статья о памяти, о нравственности. Память — это отзывчивость сердца человечёского. Не соленая, а живая вода памяти об ушедших переливается толчками нашего сердца в память о нынешних днях, о людях этих дней. Память — кровное слово. Так будем же сперва благодарными людьми, а от этого доброго чувства станем мы и благодарными потомками.

Вот в чем нескончаемая нравственная связь времен.

Р. 5. Поставив точку, я задумался: а вдруг мое чувство сгустило краски? Кому, в сущности, приятно писать о плохом? Никому. Все равно что накуриться до головокружения. Гораздо интереснее порадовать и людей, и себя самого находкой прекрасной; душе писательской полезнее благостное, гармоничное, поэтическое. Овеянное поэзией произведение (даже очерк) дольше живет. И потом… потом ведь понимаешь: полетят в район после статьи указующие бумаги, затрещат в кабинетах телефонные звонки. Опять вызывай, разбирай, отвлекайся, а тут уже косовица хлебов, за ней сбор овощей, фруктов. Ехал я снова в Тимашевский район жарким июньским днем и мечтал, чтобы там, где я застал в прошлом году неуважение к старости, изменилось хоть что‑то. Я закончил бы статью постскриптумом, но каким! Прежде всего сказал бы о вернувшейся совестливой ответственности. И о прочем.