Георг Даль - Последняя река. Двадцать лет в дебрях Колумбии

И тут я услышал веселый смех Матеито. Он показал на воду позади нас.

— Пайяра, — сказал индеец. — Съест пираньи. Пираньи торопятся.

В прозрачной воде мелькали две-три тонких серебристых рыбы в руку длиной. Они метались туда и обратно, хватая что-то зубами, видимо, пираний.

Пайяра (Raphiodon vulpinus) — крупная хищная рыба, ее челюсти усеяны большими и малыми зубами, которым не только щука, даже барракуда может позавидовать. И у нее весьма раздражительный нрав. Если вы, ловя рыбу на спиннинг, нечаянно поведете свою жертву, скажем дораду, мимо убежища пайяры, можно биться об заклад, что хищница выскочит и ущипнет беднягу — просто так, из ехидства. Я не знаю, почему она так поступает, только рассказываю о том, что видел своими глазами. Фред уверяет, что мама-пиранья пугает пайярой своих детей, когда они себя скверно ведут. Так или иначе буйный нрав пайяр на сей раз был нам на руку. Лишь бы они держались подальше от наших ног.

Наконец мы выбрались на камни, и нам перестали рисоваться страшные картины. Перетащили пирогу по желобу через перекат, заняли свои места и пошли по глубокому плесу на веслах до следующей быстрины.

Все эти часы мы не видели никаких примет человеческой деятельности. Кругом девственный лес и непуганые птицы. Здесь даже тинигуа бывали не каждый год. На одном из плесов по лопатки в воде стоял тапир. При нашем появлении он неторопливо повернул свою гротескную голову с прищуренными глазами и уставился на нас. Лишь когда мы подошли на расстояние выстрела, тапир лениво побрел к берегу, вскарабкался на уступ и исчез. Эта встреча состоялась средь бела дня, в четыре часа.

Часом позже мы разбили лагерь. Пристали к берегу, зачалили лодку, подвесили между деревьями наши гамаки и пологи от комаров, развели костер и приготовили обед: суп из оленины и сушеных овощей. И конечно, сварили кофе, без него лагерь в лесу просто немыслим.

В половине восьмого мы уже спали крепким сном утомленных тружеников. А около десяти нас разбудило громкое фырканье и тяжелый топот. Тапир, ночной бродяга, зашел к нам в лагерь, остановился в двух шагах от моего гамака и несколько минут обнюхивал его, наконец сообразил, что эти чужаки могут оказаться опасными, и удалился. Было слышно, как он топчет хворост на опушке, за лианами.

На другое утро мы встали рано и за день прошли изрядный путь. Завидев очередной пляж, либо Фред, либо я сходили на берег и проверяли следы на песке. В следах недостатка не было. Чем выше по реке, тем больше непуганой дичи. Особенно много встречалось крупных куриных: гокко, не меньше трех видов пенелоп[15]. Немало видели мы и кайманов, преимущественно очковых[16], но также маленьких, темных гладколобых Paleosuchus palpebrosus[17]. Вот только анаконда не показывалась.

В этот день мы не занимались охотой. У нас еще была оленина. Зачем тратить время на стрельбу! И вообще тут рука не поднималась на дичь. Вечером разбили лагерь на длинном пляже, протянувшемся на километр с лишком. Здесь была моя последняя стоянка во время Макаренской экспедиции.

Снова пронизанный солнцем вечер, прозрачный воздух над пляжем и рекой. Снова посеребренная звездами ночь в сельве, причудливые голоса из лесной чащи…

К полуночи, когда поднялась луна, на пляж вышел ягуар. Встал и зарычал буйный зверь, бросая вызов всему миру. Из-за реки отозвался соперник. Может, они потом столкнулись, а может, ограничились предупреждением, напомнили друг другу, что рубеж между охотничьими угодьями проходит по реке. Я лежал и слушал их диалог. Потом Фред захрапел так, что, наверно, все живое кругом в панике бежало.

Несмотря на весь этот шум, я уснул и проснулся уже на рассвете. Молча оделся, выпил чашку-вторую кофе, взял мачете, дробовик и зашагал вдоль пляжа вверх по реке. Оленя съели, пора добыть свежатинки. Заодно посмотрю, что речка сулит нам дальше. Правда, она тут совсем узкая и мелкая, вряд ли такой ручей привлечет хорошую анаконду, хоть и много дичи. А впрочем, откуда нам знать, верны ли наши догадки о вкусах исполинской змеи?

Утро свежее, тихое, песчаные мухи еще не проснулись. Хорошо на душе утром, особенно, когда бродишь один по лесу. В конце пляжа я свернул в заросли. Некогда здесь прошел ураган, теперь густой кустарник поднялся над гниющим буреломом. Судя по натоптанной тропе, сюда приходили пастись тапиры. Да жаль, эти тропы обычно начинаются вдруг, никуда не ведут и внезапно обрываются. Но в густом подлеске и они подчас могут выручить.

Дальше мне попалось плодовое дерево, которое явно привлекало крупных, зеленых с черным пенелоп Pipile cumanensis, и за каких-нибудь четверть часа я подстрелил четыре птицы. Подвесив добычу на дереве у реки и прикрыв ее от грифов колючими ветвями, прошел еще немного — и вот я во второй раз стою у переката, который в 1959 году положил конец нашему продвижению вверх. Тогда нас было только двое. Смогут ли четверо перетащить лодку через камни и перенести снаряжение? Я в этом сильно сомневался.

Пересохшее русло маленького притока увело меня в лес, потом я повернул влево и снова вышел к реке. Передо мной простирался широкий, задумчивый плес. Похоже, тут глубоко… Самое подходящее место для встречи с каким-нибудь пугливым лесным жителем, если ты встал рано и двигался по лесу без шума. Осторожно переходя от ствола к стволу, иногда останавливаясь на минуту-другую, чтобы посмотреть и послушать, я приблизился к воде.

Плес был большой, особенно глубокий с моей стороны, где лес доходил до самой воды. От берега до берега не один десяток метров, вдвое большее расстояние отделяло меня от переката вверху, несколько ближе было до нижней быстрины. Я тихо сел на плоский камень. Подожду. Я подошел бесшумно, против ветра. Теперь надо только проявить терпение. Не может быть, чтобы этот уголок не облюбовал какой-нибудь редкостный зверь! Скажем, старый крокодил. Или — почему не помечтать — крупная анаконда.

Вот рядом со мной порхает бабочка Caligo, крылья величиной с детские ладошки. В воздухе перед пламенным цветком страстоцвета вдруг повисает крохотный, чуть больше шершня, колибри. Он переливается зелеными, серебристыми, сизыми искорками, словно оживший драгоценный камень пульсирует. Да может ли такое существовать на свете! В ту минуту, когда я уже готов поверить своим глазам, колибри вдруг пропадает в каком-то своем, пятом измерении.

Над рекой парит красавица морфо с мерцающими голубыми крылышками. А вот кто-то всплыл пониже верхнего переката. Показалась и исчезла чья-то плоская влажная голова, мелькнула широкая бурая спина. Еще одна, еще… Четыре спины вереницей, одна за другой. Или это изгибы одной и той же спины? Что за тварь такая?