Владимир Качан - Улыбайтесь, сейчас вылетит птичка

И чем он не доволен, когда сидит утром перед спектаклем у своего гримировального столика и смотрит на себя в зеркало со звериной, незаячьей тоской? О чем думает он, отбившийся от таганской стаи одинокий волк, которого судьба не без юмора превратила сегодня в мелкое травоядное?..

Володя с отвращением рисует на своем мрачном лице усы. Черной тушью. Медленно ведет линию от носа по щеке наискосок. Тоска растет в его глазах. Он откладывает кисточку и смотрит на себя в упор. По всему - происходит тяжелый мысленный разговор с самим собой. Его результат - хриплый выдох в лицо своему отражению в зеркале: "...твою мать... " Без восклицательного знака, потому что это - полушепот, полустон. Он рисует второй ус и опять повторяет то же самое: кисть, взгляд, мат...

Я сижу сзади, спиной к нему, и вижу все, что с ним творится, отраженным в своем зеркале. Он не замечает, не подозревает даже, что я за ним наблюдаю.

Меня корчит от смеха, но если вдуматься - все это вовсе не смешно: на моих глазах разыгрывается подлинная драма, основная идея которой - " до чего же я докатился!" Еще вчера - рядом с Высоцким, Губенко, Демидовой, пусть небольшие роли, но там, в авангарде жизни, а сегодня -...твою мать!.. - страсти на опушке!..

Нарисовав усы, Володя встает и берет в руки штаны Старого Зайца, серые, естественно, штаны с маленьким, беленьким, пушистым хвостиком, пришитым в центре задницы. Перед тем как их надеть, он долго смотрит на хвостик, и я вижу все, что он думает сейчас о своем пути в искусстве. Обложив ни в чем не повинный хвостик все тем же матом, Володя надевает штаны, подходит к двери и кричит в коридор: "Клавдия Сергеевна! (Это наш театральный гример.) Клавдия Сергеевна! Уши для артиста Фоменко!!! " Кричит, издеваясь над собой, доводя свое внутреннее унижение до трагикомического пафоса: "уши для Фоменко" звучит как " карету его высочества принца Вильгельма Оранского - к подъезду!"

По коридору семенит Клавдия Сергеевна, держа в руках большие и красивые заячьи уши, которые она должна сейчас приделать к Володиной голове. Он опять садится перед зеркалом, и Клавдия Сергеевна многочисленными заколками старательно и прочно прикрепляет уши. Уходит. Володя снова смотрит на себя, как на уже окончательную редакцию Старого Зайца. Смотрит с презрением и ненавистью.

Потом, не отрывая от себя взгляда, резко дергает головой вперед. Уши покачиваются, замирают... И еще раз дергает, смотрит с неизбывной мукой на эти уши, качающиеся над гордой головой артиста, и опять шепчет - ушам, себе, стране и судьбе: "...вашу мать... вашу мать... " Тихо колышутся уши над могилой надежд - надежд на счастливую актерскую жизнь, на славу, на удачу...

Володе, однако, судя по всему, осточертели эти похороны, надо же иметь мужество жить, даже когда жизнь совсем нехороша, и он встает, взбивает до должной пушистости примятый стулом хвостик и ядовито говорит мне: " Ну что! Поскакали на нашу лесную полянку!"

Да и нам с вами тоже пора. Поскачем теперь с полянки - вновь на " Таганку "...

Там уже нас заждался Шапен, покинутый ради рассказа о Володе Фоменко. У Любимова, как известно, слабость к пению под гитару, и Шапен при показе в театр не играет никаких отрывков: зачем? Когда у него есть неотразимое и типично таганковское оружие - гитара и нестандартный (и вместе с тем вполне профессиональный) вокал. Вот он и применит это оружие, спев на показе сумасшедший шлягер итальянской эстрады под названием "Селена ", что в переводе означает " луна ". Шапен знает, собственно, только одно это слово по-итальянски, ибо к итальянскому языку имеет такое же отношение, как, предположим, Челентано - к ямало-чукотскому диалекту, и его крепко стесанное крестьянское лицо вписывается в итальянскую эстраду, как бы это помягче сказать, не сразу. Ну вот как если бы посреди хора имени Пятницкого появился вдруг Майкл Джексон в лаптях и кокошнике и запел "Рябину кудрявую "... Хотя, подождите, в этом что-то есть... Все газеты мира дорого бы дали за такую фотографию...

Эклектика все же бывает иногда очень обаятельной. Вот и у Шапена удалая попытка сбросить лапоть и примерить на себя Апеннинский сапог, эта дерзкая вылазка в тыл итальянской эстрады приносит свои плоды. Хорошая творческая наглость ценится на "Таганке ", и Шапен на известном только ему тарабарско-итальянском языке укладывает там всех своей " Селеной ". Любимову "

Селены " достаточно, и он безоговорочно принимает Шапена в театр, о чем, кстати, потом вовсе не жалеет.

Уже не так много времени остается до перемен - в стране, в театрах и людях.

Скоро Театр драмы и комедии на Таганке будет уже по жизни оправдывать свое название: в нем разыграются такие драма - до смеха и комедия - до слез, такой жизненный спектакль, что черти будут аплодировать стоя. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь монолитный кулак " Таганки " сначала разожмется, а затем и вовсе распадется на ампутированные злым роком пальцы? Кто пишет биографии театров и людей, да так, что не приснится и самому безумному драматургу?

Бог весть... Да-да, вот именно, ЕМУ ведомо, какую пьеску сочиняет Люцифер для Театра на Таганке, более того, ОН позволяет разыграть ее и вселиться бесу в главных героев. Почему позволяет, почему не вмешивается ? Или Театр не выдержал испытания " медными трубами " и получил свое? Или был слишком политизирован и шел не туда, куда ЕМУ было угодно? Или нам всем решили еще раз напомнить, что либо власть и борьба за нее, либо Божий дар? И если ты ввязываешься в кровавую драку за свое место, то потом не жалуйся, что у тебя этот дар отнимают и ты уже - не творец, а функционер. Много " почему ", и не мне, и не здесь, на этих страницах, с этим разбираться.

Можно только еще и еще раз пожать уныло плечами и тоскливо удивиться, как "средоточие свободы" могло превратиться в средоточие самого громкого в театральном мире скандала. Кто бы мог вообразить, что наступит такое время, когда билеты на "Таганку " не надо будет доставать - они станут продаваться свободно; что в зале будут свободные места, а иногда очень много свободных мест; что ломиться туда уже никто не будет. Да и вообще кто мог себе представить, что их будет две! Две " Таганки "! Что главный режиссер и его первый ученик превратятся в почти фарсовую пару, что их дружеская многолетняя привязанность внезапно отомрет, будто ее и не было, а еще точнее - будет только мешать, связывать руки, сковывать движения в драке, поэтому ее, как ненужные путы, придется разорвать и выбросить. Главный режиссер покинет осиротевшую труппу и постылую Родину, уедет за границу и научится там жить (позвольте воспользоваться газетной терминологией той поры) - по " волчьим законам капитализма ", а затем, вернувшись, покажет его "звериный оскал" тем артистам, которые ждали его, как отца родного, но оказались ему не нужны.