Василий Чуйков - Миссия в Китае

Тогда мы все приглядывались: а существует ли в Харбине революционная ситуация, готовы ли харбинские рабочие к организованным формам протеста? Увы, каких-либо видимых проявлений такого протеста не ощущалось. Город захватила стихия черного рынка, полицейского террора, волна белогвардейщины.

В Харбине я провел пять дней. Вскоре мы выехали через Шэньян, Далянь в Пекин. На станции Чанчунь — пересадка с КВЖД на Южно-Маньчжурскую железную дорогу (ЮМЖД). До русско-японской войны 1904–1905 гг. КВЖД была единой дорогой. Построена она была царским правительством. Затем по Портсмутскому мирному договору ЮМЖД от Чанчуня до Люйшуня (Порт-Артура) была передана Японии. Японцы стали полновластными ее хозяевами. Возникло что-то вроде государства в государстве. Китайцы служили на дороге только в качестве рабочих.

Японцы ввели на дороге военизированные порядки. Это давало им возможность поддерживать дисциплину. Поезда ходили точно по расписанию, работали вагоны-рестораны. Со станций исчезали белогвардейцы со споротыми погонами, праздношатающиеся, проститутки, пьяные.

Но дорога для богатых. Цены на билеты очень высокие. В вагонах-ресторанах прекрасная кухня, искусные повара, но блага эти для состоятельных. Порции столь мизерны, что русскому человеку впору съесть два-три обеда, чтобы не выйти из-за стола голодным.

Порт Далянь (Дальний), как и расположенная рядом крепость Люйшунь (Порт-Артур), находится в южной части Ляодунского полуострова, которая в свое время была приобретена в «аренду» царской Россией. В результате русско-японской войны 1904–1905 гг. эти порты отошли к Японии и, по существу, превратились в японские города на территории Китая. Отличие их от китайских городов было огромным. Далянь представлял собой благоустроенный город, с современной архитектурой — незамерзающий океанский порт, оборудованный новейшей техникой. Японцы строили заводы, расширяли старые; четко работала администрация. Нищих тоже хватало, но на главных улицах они не смели появляться. Редко можно было встретить русского человека, белогвардейцев здесь не жаловали, их держали поближе к русской границе как пушечное мясо, для военных набегов на советскую землю или для пополнения кадров шпионов. Японцы обходились китайскими рабочими — и дешевле и спокойнее. Из них выжимали все соки. Жаловаться им было некому, защищать свои права они не умели, японские власти запрещали деятельность профсоюзов, О местных коммунистах в те годы в Даляне и не слыхивали.

В городе мы встречали много европейцев, путешествовавших или приезжавших совершать сделки в торговом пароходстве. Пляжи были полны купающихся.

Здесь я впервые познакомился на практике с работой японской контрразведки. Она пользовалась своеобразной методой, резко отличной от приемов западных разведок. Ну, к примеру, за нами была установлена плотная слежка, при этом японские детективы и не пытались скрыть её, как-то открыто показывая, что следят за нами. Мы не собирались надолго задерживаться в Даляне. Поэтому ситуация складывалась смешная и досадная. Мы пришли на пляж, разделись, вошли в воду, а рядом неотступно японец. Я плыву от берега, и он плывет за мной.

Детективы предельно вежливы. Если во время прогулки понадобятся спички зажечь папиросу, они тут как тут. Один из наших спутников зашел в магазин, купил какую-то безделушку и нарочно уронил ее. Японский детектив услужливо поднял вещь и вручил ее хозяину с обворожительной улыбкой, открывающей все зубы. Они ни в чем не пытались нам мешать, но и не отходили ни на шаг, провожая до дверей консульства. А у дверей консульства с улыбкой раскланивались и шли на свои наблюдательные посты, ожидая, когда мы выйдем в город. Прелестно!

После Даляня наш путь шел морем. Мы погрузились с чемоданами дипломатической почты на японский пассажирский пароход. На нем нам предстояло обогнуть Ляодунский полуостров и высадиться в порту Тангу, неподалеку от Тяньцзиня.

Люйшунь мне довелось увидеть с моря. Пароход там не приставал. Очень хотелось побывать в городе, поклониться праху русских героев, сложивших головы при его обороне, но въезд в Люйшунь для советских людей тогда был закрыт — японская морская крепость.

Перед заходом в порт Тангу нас жестоко потрепал шторм. Мои вестибулярный аппарат в те годы был достаточно стойким против качки, но мои товарищи хлебнули морской болезни досыта. Из Тяньцзиня в Пекин добирались поездом.

Назвать Пекин столицей Китая в 1926 г, можно было только условно. В стране бушевала революция. В июле 1926 г. революционное правительство Юга предприняло Северный поход, который принес его войскам немалые успехи.

Ко времени нашего приезда положение пекинских правителей сильно пошатнулось, Пекин находился под военным контролем двух китайских милитаристов — Чжан Цзолиня[12] и У Пэйфу[13], которых поддерживали американские, английские, французские и японские империалисты, рассчитывая с их помощью укрепить и расширить сферы своего влияния в Китае. В частности, Чжан Цзолинь, властитель Маньчжурии, ориентировался на Японию, полагаясь на нее как на более близкого соседа. Нелишне заметить, что, когда политическое влияние Чжан упало и у него возникли трения с его покровителями, он был попросту устранен: в 1928 г. Чжан Цзолинь погиб при взрыве поезда, организованном соответствующими японскими службами.

К осени 1926 г. войска У Пэйфу потерпели тяжелое поражение от революционных войск, нанесших удар с юга. В Пекине царила атмосфера неустойчивости, какой-то призрачности, хотя это было и не сразу заметно. Чиновники пекинского правительства пытались казаться любезными и уверенными в своем положении. Торговую жизнь лихорадило. Лопались банки, тут же возникали новые, совершались в огромных масштабах финансовые аферы, промышленники торопились выкачать из своих предприятий последние прибыли за счет каторжного труда рабочих. И одновременно — внешне спокойная, размеренная жизнь в посольском квартале. Это было государство в государстве, территория для иностранцев на китайской земле. Китайцы допускались в квартал лишь в исключительных случаях по специальному пропуску. Здесь были расквартированы иностранные войска, работала особая полиция, подчиненная лишь администрации квартала.

Я не мог без чувства горечи за униженное человеческое достоинство смотреть, как трудятся рикши, не мог допустить и мысли, что мы, коммунисты, можем пользоваться трудом человека-лошади. Но вот однажды попытались наши посольские работники отказаться от их услуг. Это стало известно рикшам, и они обратились со слезной просьбой в наше представительство отменить этот запрет, ибо он лишал их дополнительного заработка. Пришлось согласиться с рикшами, но от этого чувство неудобства не пропало.