Александр Бушков - Сталин. Корабль без капитана

Если бы только у царя хватило ума ни во что не вмешиваться, стоять в сторонке и допустить к рулю людей дельных, толковых, способных провести корабль мимо рифов!

В мировой истории не единожды встречались ситуации, которые братья Стругацкие охарактеризовали как «могучий ум при слабом государе». Примеров множество. Самый, пожалуй, яркий — это многолетнее правление кардинала Ришелье во времена Людовика XIII. Сам король не мог похвастаться особенными умом и волей, а уж деловыми способностями не блистал вовсе — но он прекрасно понимал, что Ришелье тянет страну. И не поддавался ни на какие уговоры отстранить кардинала от дел. Недолюбливал, но не сдавал.

А вот Николай решительно избавлялся от всех выдающихся министров — от Витте, и от многих других. Упоминавшееся выше отсутствие смелости привело к тому, что у царя вошло в обычай отделываться от министров довольно-таки подленьким способом: вызвав того или иного сановника, поговорив о текущих делах, Николай отпускал его, заверяя в своей полной благосклонности, — но в соседней комнате уже лежал подписанный высочайший приказ об отставке, с которым назавтра являлся фельдъегерь (его величество был слишком деликатен и тонок, чтобы объявлять отставку лично…)

Свою лепту вносила и Алиса Гессенская, стараясь отстранить от должности всех мало-мальски крупных государственных деятелей и проталкивая к трону откровенные ничтожества.

«Он смотрел на своих министров как на обыкновенных приказчиков», — вспоминает очевидец. Назначая министром Коковцева, царь спросил прямо: «Надеюсь, вы не будете заслонять меня так, как это делал Столыпин?»

Наглядный пример. Морской министр Бирюлев, прочтя рапорт одного из своих подчиненных, просившего выписать из Франции для подводных лодок некоторое количество свечей зажигания, недрогнувшей рукой вывел резолюцию: «Достаточно будет пары фунтов обычных стеариновых».

Этот человек руководил военно-морским флотом империи… Но кого интересовали его профессиональные качества, если он отличался собачьей преданностью царственной чете? Самое печальное, что подобное продолжалось и в разгар первой мировой. Когда Николай назначил летом 1915 г. военным министром генерала Поливанова, Алиса буквально задолбала муженька (другого слова и не подберёшь) возражениями и в конце концов своего добилась: Поливанов был снят, назначен Шуваев, всю жизнь прослуживший… в интендантстве! Зато верен был, как собака…

В последние два года царствования Николая и премьер-министров фактически назначала императрица. Времена стояли сложнейшие и тяжелейшие, страна откровенно катилась под откос, все разваливалось. Кто же становился избранниками её величества?

Восьмидесятилетний Горемыкин, пребывавший в откровенном старческом маразме. Штюрмер, личность совершенно бесцветная и не пользовавшаяся никаким авторитетом где бы то ни было. Последним премьером империи стал семидесятилетний князь Голицын, заведовавший ранее благотворительными учреждениями царицы. Когда друзья спросили старичка, зачем он принял столь хлопотливый пост, тот, мечтательно улыбаясь, прошамкал: «Чтобы было одним приятным воспоминанием больше!».

Приятных воспоминаний не оказалось. При первых известиях о февральских беспорядках в Петербурге Голицын с чувством выполненного долга подал в отставку и отвечал по телефону встревоженным сановникам и генералам, чтобы его больше не беспокоили…

Что творится со страной и что представляет собой царственная чета, видели все. Причем задолго до Февраля. Безусловно, стоит привести обширные выдержки из дневника профессора Б. В. Никольского. Профессор римского права, он преподавал не только в Юрьевском и Петербургском университетах, но и в элитарном училище правоведения. Не либерал, не демократ, наоборот, один из ярых и активных монархистов и руководителей «Союза русского народа».

«Неверность его ужасна (это Никольский пишет в 1905 г., вскоре после того как побывал на аудиенции у Николая). Он, при всем самообладании и привычке, не делает ни одного спокойного движения, ни одного спокойного жеста… Когда говорит, то выбирает расплывчатые, неточные слова и с большим трудом, нервно запинаясь, как-то выжимая из себя слова всем корпусом, головой, плечами, руками, даже переступая… Точно какая-то непосильная ноша легла на хилого работника, и он неуверенно, шатко её несёт…

…Я думаю, что царя органически нельзя вразумить. Он хуже, чем бездарен! Он — прости меня Боже — полное ничтожество…

…Мне дело ясно. Несчастный вырождающийся царь с его ничтожным, мелким и жалким характером, совершенно глупый и безвольный, не ведая, что творит, губит Россию…

…Конечно, если бы я верил в чудеса, и в возможность вразумить глупого, бездарного, невежественного и жалкого человека, то я предложил бы пожертвовать одним-двумя членами династии, чтобы спасти ее целость и наше отечество. Повесить, например, Алексея и Владимира Александровичей, Ламздорфа и Витте, запретить по закону великим князьям когда-либо занимать ответственные посты… Еще если бы можно было надеться на его самоубийство — это все-таки было бы шансом. Но где ему!»

Как видим, дела и в самом деле невероятно плохи, если один из идеологов монархизма и «черной сотни» всерьез размышляет наедине с самим собой о том, что неплохо было бы повесить парочку великих князей…

Чуть позже мы познакомимся именно с этой парочкой и поймем, за что Никольский желал бы видеть их на эшафоте. А пока отрывок из дневника еще одного монархиста, консерватора и черносотенца М. О. Меньшикова, написанного уже после революции:

«…не мы, монархисты, изменники ему, а он нам. Можно ли быть верным взаимному обязательству, которое разорвано одной стороной? Можно ли признавать царя и наследника, которые при первом намеке на свержение сами отказываются от трона? Престол есть главный пост государственный, высочайшая стража у главной святыни народной — народного величия… Тот, кто с таким малодушием отказывается от власти, конечно, недостоин её.

…При жизни Николая II я не чувствовал к нему никакого уважения и нередко ощущал жгучую ненависть за его непостижимо глупые, вытекающие из упрямства и мелкого самодурства решения. Ничтожный был человек в смысле хозяина. Но все-таки жаль несчастного, глубоко несчастного человека: более трагической фигуры „человека не на месте“ я не знаю…»

Дневник одного из профессоров Московской духовной академии, запись от 23 марта 1917 г.: «Тысячи революционеров не уронили так самодержавие, монархию, трон и династию Романовых, как это сделала эта германка со своим гнусным Распутиным, со своим германизмом, со своей гнусной хлыстовщиной, со своей отчужденностью от России и чуть ли не изменами в пользу Германии, отчужденностью даже от всех членов царского дома и чуть ли не с манией величия. А царь повредил себе и монархии безволием, ленью, беспечностью, пристрастием к вину (по-видимому), тугодумным подчинением своей обер-кликуше, неумением управлять, нежеланием, хотя бы на время войны, составить кабинет по образу конституции. Жалкие люди, и жалка теперь, да и прежде, семья, несчастная семья! Нравственно, умственно и культурно обе главы семьи упали ещё раньше переворота и окончательного падения».