Айседора Дункан - Моя жизнь. Встречи с Есениным

Настоящее воспитание я получала в течение тех вечеров, когда мать играла нам Бетховена, Шумана, Шуберта, Моцарта, Шопена и читала вслух Шекспира, Китса или Бернса. Эти часы очаровывали нас. Моя мать знала большинство стихов наизусть, и я, подражая ей, однажды, когда мне было шесть лет, на школьном празднике наэлектризовала своих слушателей чтением стихотворения Вильяма Литля «Обращение Антония к Клеопатре».

Я умираю, Египет, я умираю.Быстро спадают алые волны жизни.

В другой раз, когда учительница потребовала, чтобы каждый из учеников написал историю своей жизни, моя история была изложена приблизительно в таком виде:

«Когда мне было пять лет, у нас был коттедж на Двадцать Третьей улице. Так как мы были не в состоянии платить квартирную плату, то не могли в нем остаться и переехали на Семнадцатую улицу, а вскоре, когда у нас не стало денег, домовладелец отказал нам, и мы переехали на Двадцать Вторую улицу, где нам не дали жить мирно, а заставили переехать на Десятую улицу». Рассказ продолжался в этом роде с несметным множеством переездов. Когда я встала, чтобы прочесть его классу, учительница очень рассердилась. Она решила, что я разыгрываю скверную шутку, и отправила меня к начальнице, которая послала за моей матерью. Прочтя рукопись, моя бедная мать разразилась слезами и поклялась, что это чистейшая правда. Таково было наше кочевое существование.

Я надеюсь, что школы переменились с тех пор, как я была маленькой девочкой. По моим воспоминаниям, преподавание в общественных школах отличалось полным непониманием детей. Я также вспоминаю страдания от необходимости смирно сидеть на жесткой скамье с пустым желудком, с холодными ногами в промокших ботинках. Учительница казалась мне бесчеловечным чудовищем, созданным, чтобы мучить нас. И об этих мучениях дети никогда не расскажут.

Я решительно не помню, чтобы мы страдали от нашей бедности: мы воспринимали ее как нечто естественнее. Страдала я только в школе. Для гордого и чувствительного ребенка система общественной школы, какой я ее помню, являлась такой же уничижительной, как исправительный дом. Я всегда восставала против нее.

Однажды, когда мне было около шести лет, мать, вернувшись домой, обнаружила, что я собрала полдюжины ребят — соседей, рассадила их перед собой на полу и принялась учить их плавно размахивать руками. Когда она потребовала от меня объяснения, я сообщила, что это моя школа танца. Ей это показалось забавным, и, сев за пианино, она начала играть для меня.

Школа продолжала свои занятия и стала очень популярной. Некоторое время спустя в нее поступили маленькие девочки, жившие по соседству, а родители их платили мне за учение небольшую сумму. Так было положено начало тому, что впоследствии оказалось очень доходным занятием.

Когда мне исполнилось десять лет, классы настолько разрослись, что я заявила матери о бесполезности дальше ходить в школу, поскольку это лишь напрасная трата времени, в которое я могу зарабатывать, что гораздо важнее. Я зачесала волосы на макушку и говорила всем, что мне шестнадцать лет. Так как я была очень высокой для своего возраста, мне верили. Моя сестра Элизабет, которую воспитывала бабушка, позднее переехала жить к нам и стала мне помогать в работе. Наши классы приобрели известность, и мы стали давать уроки в домах состоятельных жителей Сан-Франциско.

Глава вторая

Моя мать развелась с отцом, когда я была грудным ребенком, и я никогда не видала его. Как-то, когда я спросила одну из своих теток, был ли у меня когда-нибудь отец, она ответила:

— Твой отец был дьяволом, разрушившим жизнь твоей матери.

После этого я всегда представляла его себе дьяволом из книги с картинками, с рогами и хвостом, и, когда остальные дети в школе говорили о своих отцах, я хранила молчание.

Когда мне было семь лет, мы проживали в двух совершенно необставленных комнатах на третьем этаже. Однажды я услыхала звонок у входных дверей и, выйдя в переднюю, чтобы открыть дверь, увидала очень благообразного господина в высокой шляпе, который спросил:

— Не можете ли вы мне указать, как пройти в квартиру м-с Дункан?

— Я дочь м-с Дункан, — ответила я.

— Так ты моя Принцесса Мартышка? — сказал незнакомец. (Так называл меня отец, когда я была маленьким ребенком.)

И внезапно, подняв меня на руки, покрыл слезами и поцелуями. Я была крайне изумлена его поведением и спросила, кто он такой. Со слезами он ответил:

— Я твой отец.

Я пришла в восторг от этой замечательной вести и бросилась в комнату, чтобы сообщить ее всей семье.

— Тут пришел человек, который говорит, что он — мой отец.

Мать встала, очень бледная и взволнованная, и, пройдя в следующую комнату, заперла за собой дверь. Один из моих братьев спрятался под кровать, а другой укрылся за буфетом, между тем как с сестрой приключился жестокий припадок истерики.

— Скажи ему, чтобы он ушел, скажи ему, чтобы он ушел, — кричала она.

Я сильно удивилась, но, будучи очень вежливой девочкой, вышла в переднюю и сказала:

— Все нездоровы и не могут вас сегодня принять.

Тогда незнакомец взял меня за руку и попросил пойти с ним погулять.

Мы спустились по лестнице на улицу. Я бежала рысцой возле него в растерянности и восхищении от мысли, что этот красивый господин — мой отец и что у него нет рогов и хвоста, каким я себе всегда его рисовала.

Он привел меня в кондитерскую и до отвала накормил мороженым и пирожными. Вернувшись домой в состоянии неистовейшего возбуждения, я застала всю семью ужасно подавленной.

— Он прелестный человек и придет завтра, чтобы угостить меня еще раз мороженым, — сообщила я.

Но все отказались встретиться с ним, и вскоре он вернулся к своей второй семье в Лос-Анджелес.

После этого я не видала отца в течение нескольких лет, пока он опять внезапно не появился. На этот раз мать достаточно смягчилась, чтобы встретиться с ним. Отец подарил нам красивый дом, с большими танцевальными залами, теннисной площадкой, гумном и ветряной мельницей. Мы были обязаны этим тому, что он в четвертый раз нажил состояние. В своей жизни отец трижды наживал состояние и целиком терял его. Четвертое состояние также иссякло с течением времени, и вместе с ним исчез наш дом и все остальное. Но несколько лет мы все же прожили в нем, он был для нас тихой пристанью между двумя бурными путешествиями.

Я рассказываю кое-какие факты из истории моего отца, потому что эти ранние впечатления оказали роковое воздействие на мою последующую жизнь. С одной стороны, я читала и перечитывала сентиментальные романы, с другой — перед моими глазами был практический пример брака. Все мое детство, казалось, прошло под мрачной тенью этого таинственного отца, о котором никто не заговаривал, и ужасное слово «развод» запечатлелось на чувствительной поверхности моего разума. Не имея возможности ни у кого спросить объяснения этих вопросов, я пыталась разрешить их сама. Большинство прочитанных мной романов кончались браком и блаженным благополучием, о котором не стоило больше писать. Но в некоторых из этих книг, особенно в романе Джорджа Элиота[4] «Адам Бид» была показана девушка, которая не вышла замуж, и ребенок, появившийся вопреки ее желанию, приносит ей ужасное бесчестие. На меня произвела глубокое впечатление несправедливость такого положения вещей для женщин, и, сопоставив роман с историей моих родителей, я решила раз и навсегда, что буду бороться против брака, за освобождение женщины, за право каждой женщины иметь ребенка или несколько детей, когда ей этого захочется. Может показаться странным, что маленькая двенадцатилетняя девочка решает такие проблемы, но обстоятельства моей жизни сделали меня не по летам развитым ребенком. Я изучила законы о браке и пришла в негодование, узнав о рабском положении женщины. Я принялась пытливо вглядываться в лица замужних женщин, подруг моей матери, и заметила, что на каждом виднелись печать зеленоглазого чудовища ревности и клеймо рабыни. Я дала обет на всю жизнь, что никогда не опущусь до этого унизительного состояния. Я всегда хранила этот обет, даже когда он стоил мне отчуждения матери и превратного понимания всего света. Одним из прекрасных достижений Советского правительства является демократизация брака. Двое людей расписываются в книге, а под подписью напечатано: «Эта подпись не возлагает никакой ответственности ни на одну из сторон и может быть аннулирована по желанию каждой из них». Такой брак является единственным соглашением, на которое может пойти всякая свободолюбивая женщина, и единственной формой брака, под которой я поставила бы свою подпись.