Мейлах Бакальчук-Фелин - Воспоминания еврея-партизана

Мы шли следом за Моисеем. Дорога была трудной, ноги мои от ходьбы по шишкам и еловым иглам были окровавлены и покрыты ранами. Я испытывал адские муки. Мы шли из последних сил. Чем дальше, тем гуще становился лес. Я удивлялся Моисею, меня поражало его знание леса, всех дорог и тропинок, всех просек и зарослей. Точно так же в старину его деды и прадеды — полещуки[13], поклонявшиеся идолам, грому и молнии, тянулись по полесским лесам в своих больших полотняных кибитках с женами и детьми, домашним скарбом и примитивным оружием.

Наконец-то добрались мы до избушки, сплетенной из прутьев. Там никого не было. Мы углубились в лесную чащу, и вдруг перед нашими глазами блеснул огонек. Хотя мы еще долго шли, но огонек из лесной темноты маячил перед нашими глазами, и это придавало нам силу продолжать путь, следовать за Моисеем.

В конце концов мы приблизились к одной избушке, где застали десятка три серниковских евреев. Горел костер, и все лежали на голой земле вокруг костра. Из-за густого дыма лица человеческие не были видны. Все сливалось в одну темную массу. Люди выглядели, как обугленные головешки, лица их были темные и черные, как темна и черна ночь в диком Сварыцевичском лесу. На этих лицах написана была безнадежность и готовность принять смерть: «Скорее бы конец этой мучительной жизни — не человеческой и не звериной…»

Глава 3

Первый наган

Сварыцевичский лес стал домом для бежавших от смерти серниковских евреев. Они постепенно стали ориентироваться в лесных чащобах. Многие из них годами рубили и валили здесь деревья и складывали их в штабеля, и все-таки мест, не знавших ни топора, ни пилы, было здесь больше. Длинными русскими верстами тянулись ряды древних дубов. Стаи волков спокойно разгуливали по чаще. Но в этом лесу мы боялись не четвероногих зверей, а двуногих. Мы были в окружении, точно овца среди семидесяти волков.

Целыми днями лежали мы на голой земле, на хворосте или коре или же стояли, опираясь о стволы деревьев, пугаясь каждого шороха или разносившегося эха. Отчаяние было велико, втайне мы завидовали тем, к кому прижался ребенок, жена, сестра, брат или даже дальний родственник. Большинство из нас были одиноки.

Только с наступлением вечера становилось здесь оживленнее. Чтобы отпугивать волков, которые выли вокруг нас, разжигали большой костер. У костра читали вечернюю молитву. Все мужчины, от мала до велика, и часть женщин произносили вслух «кадиш» — заупокойную молитву. Нет той кисти, которая могла бы запечатлеть картину дикого леса, молящихся у пламени костра похожих на скелеты евреев.

Поздним вечером мы брали грязные до черноты полотняные торбы и босые, оборванные пускались на произвол судьбы на поля и огороды в поисках картофеля или кочана капусты. Более отважные рисковали разыскать знакомого крестьянина и выпросить у него буханку хлеба или немного картофеля. Дорога была сложная и опасная. Банды ловцов выслеживали евреев на опушке леса, на околице деревни, на хуторе. Кроме смертельной опасности сам по себе поход на такое расстояние был трудным. Не все ориентировались в лабиринтах деревьев и кустов, болот и трясин. Дорога в оба конца занимала всю ночь. Лишь на рассвете возвращались мы с корзинкой картофеля или несколькими кусками хлеба, босые и оборванные, с торбами на плечах и палками в руках.

Часто возвращались не все. Мы были уверены, что их схватили бандиты-ловцы, полицаи или немцы. Тогда в спешке гасили костер и место стоянки покрывали дерном и хворостом. Дерном и ветками забрасывали также дорожки, ведшие к колодцу, к избушке, и переходили на другое место — боялись, не принудили ли захваченных евреев под пытками рассказать, где мы прячемся.

На опушках леса, на полях, дорогах и тропинках можно было столкнуться с евреями, бежавшими из соседних местечек и городов. При встрече смотрели друг на друга с удручением, унижением и стыдом, что бросили жен, детей и не разделили с ними их участь, что до сих пор еще блуждаем в этом беспощадном мире, что ищем каких-то путей для сохранения жизни. Друг от друга узнавали о страшных путях гибели, об улицах и дорогах, ведших к ямам, заполненным трупами, о евреях, которые предпочли броситься в воды рек Горынь и Стырь. Также узнавали о семьях, не сумевших вынести страданий детей от голода и холода, вернувшихся из леса в местечки и попавших в руки палачей.

Свои и чужие беды и весь ужас происходящего сливались в один клубок величайшей трагедии еврейской истории. Вывод из всего этого был один: раньше или позже евреев в лесах перебьют или же они погибнут от холода и голода. Но хотелось раздобыть винтовку, наган или какое-нибудь другое оружие, чтобы можно было покончить с собою или погибнуть в бою с врагом.

На пригорке, окруженном зеленой топью, собрались евреи, решившие биться насмерть с фашистскими извергами. Невелика была эта группа, но велик был их порыв мстить убийцам. К ним присоединился и я. Сперва вытесали топорами палки наподобие ружей. На огне мы их немного зачернили и привязали к ним ремни от наших брюк. В темную осеннюю ночь мы окружили дом лесника, и он, приняв наши импровизированные ружья за настоящие, со страху подал нам через окно хлеб и другие продукты. С помощью этих «ружей» мы стали добывать себе достаточно пищи, чтобы не голодать. Случалось, крестьяне нас обстреливали, и тогда мы разбегались в разные стороны. Проходило много времени, пока мы опять собирались вместе. У нас был пароль — пятикратный свист, и это помогало нам находить друг друга.

Скоро мы втянулись в эти ночные налеты, возвращались с трофеями, иногда даже с бараном за спиной. Помогал нам молодой крестьянин Василь Чирук, живший на краю деревни Бродницы. Он был большим специалистом воровать кур из клеток, картофель из ям и овец из отар. При польской власти сидел за воровство в тюрьме. Не оставил этот промысел и в последнее время. Тем же занималась и его мать с лицом, изрытым оспой, и льняными, вечно растрепанными, как у ведьмы, волосами. Это был фактически их единственный источник существования, потому что надела земли и даже огорода они не имели. Единственным их имуществом была хата на краю деревни.

Василь случайно наткнулся на нас, когда бежал в лес после очередной кражи. Он бродил по Сварыцевичскому лесу, заметил нашу камышовую избушку и застал нас. Василь поклялся, что никому не расскажет о нашем убежище. Приходил он к нам очень часто. Сперва появлялась его кудлатая собака, а затем показывалась его приземистая фигура в серой сермяге[14].

Однажды в предвечерний час он прибежал запыхавшись: в деревне немцы и полицаи шныряют по домам, чердакам, сараям, ищут евреев. Немцы расклеили плакаты, предупреждающие, что сожгут деревню, если там будет найден хоть один еврей.