Я не вру, мама… - Тимур Нигматуллин

Стало темнеть. Отломив еще три ветки сирени, я стал усиленно объедать с них цветки в надежде встретить пятилистник.

Дядя Наум, то шатаясь, то плывя, наконец-то добрался до нашего дома и пришвартовался у подъезда.

– Где вас носило? – закричала мама с балкона. – Ничего доверить нельзя. Попросили же один раз в жизни!

– Я его не потерял, – прошептал дядя Наум и, сняв меня с шеи, лег на лавку. – Не потерял…

Быстро заскочив домой, я сунул ветку сирени в карман штанов и уже на балконе, приделав к палке прищепку, прицепил на нее лист бумаги с портретом. Засунув конец палки между перил, стал внимательно разглядывать оставшуюся ветку сирени.

Мама с кухни позвала ужинать.

– Ну, давай, пятилистник… Ну где же ты?

– Кушать, – донеслось до меня приказание мамы. – Живо руки мыть!

– Ну пожалуйста… – Доедая остатки цветков, я уже почти потерял надежду встретить его, как вдруг, просчитав четыре лепестка, увидел: пять!

– Считаю до трех! – уже грозно сказала мама. – А то «Спокойной ночи» не включу!

– Пять, ма! – заорал я, забегая на кухню. – Я его нашел.

– Кого? – удивилась мама. – Кого ты нашел? Ты нас с папой видел в колонне?

– Видел, – сказал я, и ударивший в нос запах котлет, тушеной капусты и сладкого компота вывернул мои внутренности наизнанку.

– Ты что ел?! – ужаснулась мама и подхватила меня за руки.

Всю ночь возле меня простоял тазик. Утром приехала скорая помощь, и врачиха, щупая мой живот, радостно сообщила:

– Ничего страшного! Вот от мойвы по городу отравление – там да. А этот всего лишь сирени переел. Выживет.

От слова «сирень» меня вывернуло опять. Вытирая пол, мама причитала:

– Это ж надо додуматься… Это ж надо так…

Через день мне стало легче. Я отдал засохший пятилистный цветок сирени дяде Науму, который болел и не вставал с кровати.

– Поможет! – Я протянул ему цветок. – Волшебный!

– Спасибо, друг… – вымученно улыбнулся дядя Наум. – Теперь уж точно поможет. Только в магазин сгонять надо. Сможешь? К Райке… Она даст!

– Смогу, – кивнул я и, получив от него горсть монет, выбежал на улицу.

Ветер, неожиданно задувший с утра, завывал на улице, поднимая пыль с земли и кружа ее по двору. Среди летающего мусора я увидел лист с портретом, который прицеплял на балконе. Портрет то взмывал вверх, то крутился у самых луж. Пытаясь поймать его, я бегал за ним по всему двору, пока лист окончательно не закрутило и не унесло в небо, по которому плыли фетровые облака.

Глава 4

Донор

Кошка под нашим балконом орет так, что ее вопли слышны даже на другом берегу Ишима. Кошку зовут Сиама, она уже неделю так орет, призывая дядю Наума открыть ей дверь и пустить домой.

– Что ж ты, фашист, ее не пустишь? – возмущаются соседи.

– Она провинилась, – отвечает дядя Наум, – не плодится! Как расплодится – сразу пущу.

– Ненормальный! – крутит пальцем у виска тетя Хеба. – Где была твоя мама, когда ты рос?

Дядя Наум уже неделю в запое. После майских праздников его уволили с работы, и он стал тунеядцем.

– Тунеядец, – говорит тетя Таня Пиркина, – лучше бы из города выгнали.

– А я партию не просил меня из Витебска на целину отправлять! – парирует дядя Наум. – Я бы дома уже давно человеком стал.

– И тут станешь, – мирно говорит моя мама, – для начала пусти кошку домой.

– Не пущу, – отрезает дядя Наум и уходит с балкона. – Алкаш, – говорит тетя Хеба.

– Пропащий человек, – добавляет тетя Таня Пиркина. – Домой заходи! – зовет меня мама. – У нас совет будет.

Домашний совет назначили на три часа дня. Раздвинули стол, постелили клеенку с фиолетовыми розами и поставили чайник с пиалами. Тетя Хеба принесла хворост. Тетя Таня сайку с изюмом. Мама разлила чай.

– Он месяц пил этот отвар, – начала мама. – Календулы!

В это мгновение в дверь постучали и сразу открыли ее. В квартиру зашел папа, потом дядя Ставрос Иваниди и дядя Наум.

– Этого зачем? – удивилась тетя Хеба. – Он же синий!

– У него педагогическое образование, – сказал папа и подтолкнул дядю Наума вперед.

Тот, пошатываясь, прошел в зал и осторожно присел на диван. Следом за ним, так же пошатываясь, пролез в комнату дядя Ставрос и сел рядом с дядей Наумом. Последним зашел папа. Шатался он так же, как и другие.

– Совет в Филях, – икнул дядя Ставрос. – Кого судим?

– Моего, – ответил папа.

– Главное, чтоб не вышка! – мрачно произнес дядя Наум.

– Так! – подскочила со стула тетя Хеба. – А ну живо отсюда! – Она замахала руками и стала орать так, что кошка Сиама от испуга замолкла и перестала истошно мяукать.

– Гласности у нас никогда не будет! – воскликнул дядя Наум и потащился к выходу.

– И демократий тоже, – добавил дядя Ставрос.

– Я с ними, – сказал папа и тоже вышел из зала.

В коридоре мужики о чем-то быстро договорились и вышли на улицу. Мама разлила в пиалы чай, и совет продолжился.

– И что, помогло? – поинтересовалась тетя Таня.

– Врать меньше стал? – Тетя Хеба густо намазала сайку маслом и протянула ее мне. – Сколько лет?

– Шесть! – ответил я.

– Как фамилия? – спросила тетя Таня.

– Муратов, – пожал я плечами.

– В школу когда идешь? – спросила меня мама.

– Через три месяца! – Словно разведчик-предатель, я раскрывал все карты противнику.

Неожиданно из-за двери выскочила голова моего друга Коли Иваниди:

– Кого больше любишь, папу или маму?

– А ну брысь отсюда! – кинула в него тряпку тетя Хеба. – Давай иди, а то и до тебя очередь дойдет.

Кудрявая башка моего друга нырнула обратно за дверь, и я услышал, как футбольный мяч скачет по ступенькам нашего подъезда.

Сколько продлится этот совет, я не знал. Месяц исправно пил настойку от вранья, которую дал мне врач, и пытался говорить правду. Получалось не всегда. То есть я не всегда хотел ее говорить. Например, зачем говорить то, что и без тебя всем прекрасно известно. Это все равно что в поддавки играть. Дяде Науму правда вообще не нужна. А тете Хебе нужна, но выборочная. Мама и папа и так про меня всё знают. А тете Тане Пиркиной, по-моему, вообще фиолетово, что я говорю. Она даже не слушает. Бабай с Абикой слушают всегда, слушают внимательно и верят, от этого врать им неудобно. Врать всегда неудобно, когда тебе верят искренне. Еще есть тетя Валя – воспиталка. Ей врать скучно.