Ярослав Ивашкевич - Шопен

Там пели и вполголоса напевали — панны Дзевановские, их ключницы, экономки, там услышал Шопен эти песни, которые были словно бы связующим звеном между художественными и народными напевами «Усадебные» песни шли в народ, а в народе зато рождались мелодии, звуками своими западали в память молодого Шопена и становились сокровищницей, из которой он черпал до конца дней своих, даже находясь на краю света, в далекой Шотландии.

В значительной степени пополняет каши сведения о том, что привозил с собой Шопен с куявских каникул и насколько тесна была его связь с простым людом, письмо, о котором вспомнили только недавно: юношеское письмо Фрыцека, хранившееся в собрании епископа Годлевского и напечатанное лишь однажды в газете «Народная мысль» в апреле 1917 года в Петрограде. Письмо это нигде не перепечатывалось, его нет в собраниях писем Шопена, и, насколько я знаю, ни один биограф нашего артиста не использовал до сего времени его в своих работах. Если бы его читал Бела Барток[18], он, конечно же, не рискнул бы утверждать, что Шопен не знал настоящей народной музыки и познакомился с ней в салонах.

Мы приводим здесь это письмо, которого стиль, подробности, темперамент, столь характерные для молодого Шопена, не дают никаких оснований для сомнений в его подлинности. Судьба оригинала письма покуда неизвестна.

«Августа, 26 дн. 1825

Дражайшие Родители!

Я здоров, глотаю пилюльки, но их у меня уже немного, думаю о доме, и горько мне, что я на целые каникулы обречен не видеться с самыми дорогими мне людьми, но, задумываясь частенько над тем, что потом когда-нибудь не на месяц, а на длительнейшее время придется мне уехать из дому, я смотрю на эти дни, как на прелюдию к грядущему. Это душевная прелюдия, потому как музыкальную предстоит мне пропеть перед самым отъездом. Так и тут в Шафарнии пропою куранту[19], когда буду ее покидать, может, уж так скоро я ее и не увижу, нет что-то у меня такой надежды […], как в прошлый год. Но отбросивши сии сантименты, коими я в состоянии исписать целую страницу, возвратимся к позавчера, вчера, сегодня. В наизабавнейший, может, из всего моего пребывания в Шафарнии, позавчерашний день случилось два важных события. Во-первых: панна Людвика в добром здравии воротилась из Оборова в сопровождении самой пани Божевской с панной Теклой Божевской, во вторых, того же самого дня в двух деревнях праздновались дожинки[20]. Сидели мы за ужином, доедали последнее блюдо, когда издали послышались фальшивые дисканты, а тут и хор из баб, в нос […] гнусавящих, да из девок, на полтона выше чуть не во всю глотку немилосердно пищащих, составленный, в сопровождении одной только скрипки, да и то о трех струнах, которая после каждой пропетой строфы отзывалась сзади альтом. Оставивши компанию, мы с Домусем поднялись из-за стола, выбежали на двор, по которому не спеша все приближалась и приближалась толпа. Ясновельможная панна Агнешка Гузовская и ясновельможная панна Агнешка Туровская-Бонкевна (sic!) с венцами на головах напыщенно верховодили жницами, во главе коих шли замужние — ясновельможная пани Яськова и Мацькова — со снопами в руках. Ставши такою колонною пред самым двором, пропели они все куплеты, каждый кому-нибудь посвящая, а между прочим, два следующих куплета мне:

Кустик зеленый под окнами рос.Наш варшавянин тощий, как песСмелым охотником заяц был ранен,Больно уж прыткий наш варшавянин.

Поначалу я не знал, что это обо мне, потом, однако же, когда Яськова диктовала мне всю песенку, сказала, как дошла очередь до этих двух куплетов, что «теперь о пане».

Я догадался, что этот второй куплет выдумка девки, которую я несколькими часами ранее гонял по полю соломенным жгутом […]. И, пропевши эту кантату, идут с венцами две вышеозначенные панны во двор к пану, а тем временем двое батраков с ведрами нечистой воды, подстерегавшие их под дверьми в сени, так преотлично обеих панн Агнешек […] встретили, что у каждой из них с носа капало, а в сенях река разлилася; венки и снопы сложили, а Фрыц как припустит на скрипке, и на дворе все в пляс. Прекрасная была ночь, луна и звезды светили, однако же пришлось вынести две свечи, одну для водкой занятого управителя, другую же для Фрыца, который хоть и на трех струнах, но так шпарил, что иной и на четырех не сумел бы. Началися прыжки, вальс и оберек; дабы, однако, увлечь стоящих тихо и только ногами притопывавших парней, пошел я в первой паре вальса с панной Теклой, а потом с пани Дзевановской. А за тем так все разохотились, что до упаду во дворе отплясывали; я не зря говорю — до упаду, потому как несколько пар упали, когда первая босой ножкой о камешек зацепила. Было уже около одиннадцати, когда Фрыцова жена принесла контрабас, еще хуже скрипки, с одной-единственной струной. Дорвавшись до запыленного смычка, я так принялся басить, так загудел, что все сбежались поглазеть на двух Фрыцов, одного на скрипке пищащего, другого на однострунном, монокордичном, запыленном контрабасе пиликающего, покуда панна Людвика не закричала «ra-us!»; пора было возвращаться, пожелать спокойной ночи и отправляться спать. Так что вся компания разошлась, и со двора — в корчму, на гулянья, где и долго ли веселились, хорошо ли, нет, не знаю, потому как про то еще не расспрашивал. Очень мне было весело в тот вечер, и доволен я непомерно двумя случившимися обстоятельствами. Четвертой струны не было; что тут делать? откуда ее взять?.. Выхожу на двор, a тут пан Леон и Войтек нижайше похлопотать о струнах просят; ну, достал я у пана Дзев 9 ниток; дал им, скрутили они себе струны, но, к несчастью, судьбе угодно было, чтобы танцевали они под три струны, ибо только новую прикрутили, лопается квинта, заменить коею должна была только что скрученная. Во-вторых, панна Текла Божевская два раза со мною танцевала; по обычаю, много я говорил с нею, так что прозвали меня ее возлюбленным и женихом, покуда какой-то мужик не разъяснил ошибки, и потом уж называли даже меня по имени, а подмастерье портного, когда захотел танцевать в первой паре с пани Дзевановской, проговорил: «Теперь пан Шопе[21] с сударыней».

В сегодняшнем письме обещал я прислать ясновельможную панну Марианну Куропатвянку, сестру славной Вероны Куропатвянки, которая вчера великую битву — граблями по лбу и толстощекому личику — с пани Кашубиной учинила; к счастью, в битве этой немного было понесено потерь… Так вот посылаю этот эстамп, удавшийся на редкость. Механика сегодня подвела, но сходство осталось. Сходства этого я не приписываю себе как художник, ослепленный величием творения своего, и, конечно, казалось мне поначалу, что я его не схватил, как тут проходивший по комнате Ясь, взглянув на портрет, который я рисовал, воскликнул: «Так ведь это точь-в-точь Куропатвянка». После мнения такого знатока, после подтверждения пани Франецкой да и кухонных девок также пришлось мне сознаться, что сходство совершенное. Завтра поутру мы едем в Тужно и но воротимся до самой среды, так что сомневаюсь, что напишу письмо для почты в среду, пусть же Людвика ожидает письма лишь через неделю.