На поле танки грохотали - Михаил Константинович Зарубин
— Не кричи, Мишка, вроде устранили неполадки, осталось зажимы на трос поставить. Минутное дело, говорят.
Мишка прикинул: зная их минуты, растягивающиеся как воздушные шарики, не меньше часа будут делать. Да еще надо доплыть машине. В общем, можно отдыхать.
— Вы обождите еще с Павлом Ивановичем — сказал, садясь в лодку Василий.
Павел Иванович тоже подошёл к лодке и слышал последние слова Черемных.
— Здорово, Василий.
— Здравствуй, здравствуй, я все ближайшие планы Мишке выложил. А ты куда детешку гонишь, да с плугами еще?
— Да и бороны не забываю. Иван Савельевич сказал, на погадаевское поле, оно под зябь пойдет.
— Под зябь? Погодаевское? Его же под пары хотели вспахать, — удивился Василий.
— Хотели да передумали.
— Во агрономы, Павел Иванович. Куда не кинь, нигде порядка нет.
— Ты чего, Вася, раскудахтался. Тебя кто по уху ударил? Откуда ты пары взял? Поле два года назад отдыхало. Может, ты с Кулигой попутал, там будут пары нынче точно.
— Да ну вас, я тороплюсь к жене, она у меня в больнице, — спешно перевел разговор Василий, добавив жаргонное: — Покедова.
— Покедова-то оно покедова, — незлобиво вслед Василию тихо повторил Павел Иванович. — Трепло деревенское. — И отвернувшись, стал смотреть на паром.
— Глянь, Мишаня, у тебя глаз вострее, вроде сдвинулся? — спросил Павел Иванович, показывая на паром.
— Сдвинулся, сдвинулся, пошел к нам.
— Ну, вот и хорошо.
«— Ты же про Сталинград не рассказал», — сказал Мишка.
— Завтра расскажу.
— Завтра?
— А когда? Уже темнеет, нам бы с нашей техникой переплыть.
— Но я же… Меня же бригадир… — попытался возразить Мишка.
— Знаю я все. Школа у вас. Первое сентября на носу. Так?
— Так.
— А завтра только двадцать седьмое, успеешь, да и Виталька с покоса еще не вернулся. Не дуйся, а про Сталинград я тебе расскажу обязательно. Выходи завтра на работу.
* * *Лето заканчивалось. Об этом напоминал не только календарь, висевший на стене возле стола, но и холодные утренники. Мама достала из сарая красиво заштопанную телогрейку и велела Мишке ее надеть. Сначала он попытался отказаться, но с матерью, которую любил больше всех на свете, спорить не стал. Для него мать была божеством, олицетворением всего светлого, доброго, самого лучшего в жизни. Он готов был за нее идти в любое сражение, и в танковое, и в штыковую атаку. Мишка не раз в полусне представлял себя в роли отважного солдата-защитника. Этот образ грел его мальчишеское самолюбие, и заставлял соответствовать ему в реальной жизни.
«— Ты посмотри», — говорила мать, — вся трава покрылась инеем, заморозки каждую ночь, в рубахе можно ходить разве только в середине дня, когда солнце пригреет.
Мишка молча натягивал, слежавшуюся за лето телогрейку и беззлобно ворчал, показывая матери свое маленькое мужицкое самолюбие.
— Не зима ведь, увидят люди, смеяться будут.
— Не придумывай, роднулька моя. — Анна никогда не разговаривала с сыном приказным тоном, мягко убеждала, если он был не прав.
В машинный парк, расположенный у гумна, где стоял трактор с плугом, мальчик, стесняясь своего не по времени года наряда, пошел не по улице, а через огород. По тропинке он вышел на поскотину, а уж с нее свернул к гумну.
К его удивлению Павел Иванович тоже был одет в телогрейку. Мишка успокоился и повеселел.
— Привет, Мишаня, — громко закричал тракторист, перекрикивая ворчание трактора.
Мишка помахал рукой.
Пахоту они начали, разделив поле пополам. Часам к десяти треть этой половины отливала черными, искрящимися пластинами плодородной земли. Павел Иванович остановился. Мишка ладошками обтирал измазанное лицо. Густая едкая пыль покрыла его, забила ноздри и уши. Хорошо, что на голове кепка. Павел Иванович выглядел не лучше. Едкий пот оставлял черные борозды на покрытом слоем пыли лице.
— Давай чуточку отдохнем, Мишаня — пробасил командир трактора.
— Давай, — радостно согласился Мишка. Павел Иванович достал туесок, налил из него в кружку воду и передал Мишке, а сам начал пить напрямую из туеска.
Мишка воду выглотал быстро и протянул пустую кружку Павлу Ивановичу.
— Еще? — спросил тот.
— Нет. Спасибо.
— Тогда подержи кружку, налью воды лицо ополоснуть.
Ополоснув лицо, Павел Иванович скомандовал Мишке.
— Сложи ладони лодочкой, и тебе надо с лица пыль смыть.
Мишка с удовольствием умылся.
— Полегче стало?
— Да, Павел Иванович. Спасибо.
— Тогда чуток отдохнем. Видишь, как солнышко пригревать стало. И иней исчез, только роса серебрится. Красота. На мир полюбуемся, жизни порадуемся.
— Павел Иванович, вы же мне обещали…
— Не забыл, не забыл, Мишаня, помню, — перебил Мишку тракторист. — Сейчас, дай самому-то вспомнить, как там было. Давай устроимся поудобнее.
Мишка принес из стога солому, собранную после уборки хлебов. Они сняли телогрейки, расстелили их аккуратно на соломенной подстилке, и после минутного сосредоточенного молчания Павел Иванович начал:
— Насчет «вспомню», это я для красного словца сказал. Всю войну ведь прошел, ничего, конечно, не забыл. Бывали дни, как страшный сон.
На войне я был рядовым — механиком водителем тяжелого танка. Я совсем не знал планов битв, для этого были генералы, командиры. Но в каждом важном сражении я участвовал. Я твердо знал — надо победить. И вел танк прямо на врага. Руководствуясь таким принципом, на тяжелом танке «КВ-1», на котором я начал войну, мы с командой дошли до Сталинграда.
Всем была хороша машина. Крепкая броня, которую не могла подбить большая часть немецких орудий, маневренность. Но и этой машине, как я тебе рассказывал, доставалось жару.
До войны я нигде не бывал, ни в каких городах нашей Родины, что-то о них и о других странах читал, что-то в кинохронике видел. А во время войны пол России прошагал и пол Европы, но видел только разрушенные дома да одинокие печные трубы деревенских изб.
Сталинград, говоришь? Для меня это сплошная, покрытая пылью, гарью и кровью поверхность какого-то непостижимого пространства. И, как мне казалось из моего маленького окошечка, я один
