Леонтий Раковский - Суворов и Кутузов (сборник)

– Твой барин ведь майор?

– Ну вот еще, – обиделся Степка. – Александра Васильич – подполковник, а не майор!

– Тогда и того плоше! – не унимался денщик. – Подполковник, говоришь, а погляди, на чем спит! – Бригадирский денщик указал на постель подполковника. – Да у нас у сержанта, у пьянчужки Сашки Коробова, и то лучше! Ни пуховика, ни перины! Какой же это барин, штаб-офицер? Да кто его отец?

– Наш старый барин, Василий Иванович Суворов, слыхал, может, – главный в армии по хлебной части. Вот кто! – обиженным тоном сказал Степка, встряхивая простыню и взрыхляя слежавшееся сено. – Да у нас, кабы мы только пожелали, пуховиков этих – тьфу!.. Отседа до самого Франкфурту ими устлали б! У нас, брат, деревни в Московской, Володимирской губерниях. Да еще дом в Москве у Никитских ворот. Наш батюшка барин – генерал-майор, а он…

– Почему ж тогда молодой барин так спит? В карты продулся, что ли?

– Какое там! – отмахнулся Степка. – Вовсе не любит этого занятия.

– Так почему ж?

– А вот поди у него и спроси почему. Он и дома у нас никак иначе не спал как на полу и на сене.

– То-то мне ферморский Яшка шептал: к нам, говорит, прислали нового штаб-офицера. Маленький, худенький, говорит. Одна кожа да кости. Бедный, должно быть, аль пьяница. Халата, говорит, и того не имеет. У всех штаб-офицеров по две повозки с добром. Любомирский даже в три не вмещается, а этот, Суворов, ровно прапорщик последний: на одной повозке везти нечего. Чудно.

– Ну и врет твой Яшка! – обозлился суворовский денщик. – Александра Васильич пьет вовсе мало. Одно верно: вещей возить не любит.

– Человек он молодой, а ни тебе зеркала, ни чего другого. Только книги, – не переставал подзуживать бригадирский денщик.

– Погоди, кажись, кто-то подъехал, – перебил его Степка и выбежал вон. За ним из палатки шмыгнул и его гость.

В ночных сумерках бригадирский денщик увидал небольшого человека, который быстро шел к палатке. Камзол его был расстегнут, шляпу он держал в руке.

– Степка, воды! – крикнул он на ходу.

Бригадирский денщик шмыгнул за палатку, – хотелось послушать, что ж будет дальше.

В подполковничьей палатке упал, глухо звякнув шпорой, один сапог, потом другой. Еще мгновение – и тот же быстрый голос уже не в палатке, а где-то тут, в двух шагах, сказал:

– Лей! Только не на плечи, а на голову!

Послышался плеск воды.

– Хор-рошо, помилуй Бог, как хорошо!

– У меня еще одно припасено, – сказал Степка.

– Молодчина! Валяй!

Снова шум воды, довольное покрякивание, топот босых ног.

– Есть не буду – ужинал у графа. Ступай спи!

Бригадирский денщик, улыбаясь в подстриженные на гренадерский манер усы, пошел прочь.

«Ну и барин! – думал он. – Помыться в такую жару хорошо, слов нет, но помыться, как пристало штаб-офицеру: в тазу, с мылом, с душистой водой. А он – из ведра. Ровно мужик, слезший с полка́. И теперь завалится на сено. Чудак!»

И бригадирский денщик даже махнул рукой.

VI

После холодной воды приятно пощипывало тело. Веки закрывались сами. Устал за день. Хотелось спать. В голове – все то, что назойливо лезло целый день:

«Мне бы сорокатысячную армию и кроатов Лаудона! Плевал бы я на всех Даунов! Сегодня же – на Берлин! Хоть там впереди король, хоть черт, хоть дьявол!.. Царь Петр ведь говаривал: «Во всех действиях упреждать». Конечно же – упреждать, а не стоять так в нерешительности, как Салтыков!»

Суворов улыбнулся. «Ретирада»[15] – подлое слово! И еще – обоз. Перед глазами одна за другой замелькали тысячи повозок, палуб, телег…

– Александра Васильич, – тихо позвал Степка: ему было жалко будить барина в этакую рань.

Суворов всегда спал очень чутко. Проснулся, отбросил простыню:

– Ась?

– Казак с донесением. От Туроверова.

Суворов вскочил и как лежал голый, так и выбежал из палатки.

Лагерь спал. Откуда-то снизу, из Кунерсдорфа, доносился одинокий крик каким-то чудом уцелевшего петуха. Долина за Большим Шпицем, озера – все в белом тумане.

У палатки – бородатый казак.

– Какие новости, дядя? – спросил Суворов.

– Пруссак переправился через Одру, ваше благородие.

– Где?

– У Горитца.

– Все? И артиллерия?

– Конница перешла вброд, а пехота и пушки по мостам понтонным.

– Так, так. Спасибо. Обожди, борода!

Суворов юркнул в палатку.

Степка хотел помочь барину одеться, но, как всегда спросонок, был дурак дураком: тыкался во все и только мешал. Барин за сапог – и Степка тогда за сапог. Степка хочет подать кафтан – глядь, а он уж в руках у барина.

Суворов вскочил, напяливая на ходу кафтан. Побежал.

У палатки главнокомандующего стояло двое часовых. Один сладко спал, опершись о фузею, другой крепился.

– Кто идет? – заорал он больше для того, чтобы разбудить спящего товарища.

Затем, как будто сейчас опознав подполковника, отвел фузею в сторону.

В передней части большой палатки спал денщик. Суворов тронул его за плечо, но в это время ковер, заменявший дверь, откинулся, и Суворов увидал главнокомандующего. В стареньком шлафроке Салтыков казался еще меньше, чем был на самом деле. Граф почесывался и зевал.

– Что случилось? – спросил он.

– Казак с донесением от Туроверова, ваше сиятельство.

– Снова перебежчик или захватили пленных?

– Нет. Король переправился через Одер у Горитца со всей армией.

– Так и знал, – махнул рукой Салтыков. – А они давеча: отступать к Кроссену. Дураки!.. Мишка! – крикнул он денщику. – Буди адъютантов!

Салтыков вышел из палатки.

– Вон какой туман. День жаркий будет, – сказал он, но видно было, что думает о другом. – Вот что, батюшка! – Салтыков взял Суворова за пуговицу. – Весь обоз немедля – за Одер, к Шетнау. Поставить вагенбург.[16] Команду… – он на секунду задумался, – бригадира Бранта. Господину Лаудону со всем отрядом подняться на высоты. Тотчас же бить зорю. Весь фрунт повернуть кругом, вот сюда, на юг, – указал пальцем Салтыков. – Всем полкам строить батареи, ретраншементы. Отсюда до Мельничной горы. Вторую дивизию Вильбуа поставить в центр, к Румянцеву. Его величество хочет взять нас с тылу! Ин тому не бывать!

VII

Повернись, моя дивизия,Со левого крыла.Что со левого со флангаНа правое крыло.Не пора ль нам зачинать,Свое дело окончать.Солдатская песня

Он вскочил вместе со всеми. Хотелось спать, слипались глаза, еще плохо слушались пальцы. А тут приходилось возиться с пуговицами да подвязками. Надо было смотреть, чтоб, как учил Егор Лукич, задний шов штиблета проходил точно посредине ноги, чтобы пуговицы на боку были все застегнуты, а сам штиблет не вылезал выше колена больше чем на три пальца.