Татьяна Умнова - Людовик XIV. Личная жизнь «короля-солнце»

По-настоящему близкими людьми маленькому дофину были его гувернантка мадам де Монгла, женщина довольно суровая, но искренне привязанная к своему воспитаннику. И доктор Франсуа Эроар, приставленный к нему с рождения и скрупулезно записывающий в дневник все, что имело хотя бы какое-то отношение к подопечному. Благодаря ему мы можем составить настоящее представление о характере короля и об образе его жизни.

Королевский двор был совсем не тем местом, где стоило бы растить детей. Генрих IV имел веселый нрав, был весьма любвеобилен и не думал это скрывать. Примеру короля следовал и его двор, и, как жаловался венецианский посланник своему государю, — королевский двор походил на огромный бордель.

«Молодой Людовик XIII воспитывался вместе со своими сводными братьями на коленях у возлюбленных собственного отца, — пишет в книге «Повседневная жизнь жен и возлюбленных французский королей» Ги Шоссинан-Ногаре. — Эроар оставил своеобразную хронику, и сегодня поражающую своей игривостью, о взаимоотношениях дофина и маркизы де Верней, об играх, служивших им любимым времяпрепровождением.

4 апреля 1603 года: «Она надела ему на шею цепь, он этим гордится; глядя в зеркало, кладет руку ей на грудь, а потом целует кончики своих пальцев. Она накрывает его своим платком, он снимает его, а потом дотрагивается до нее, как и прежде… Маркиза часто засовывает руку ему под платье. Он забирается на кровать своей кормилицы, где она играет с ним, часто засовывая руку ему под одежду».

Между тем окружение не дремало и не всегда доброжелательно судило об этих ребячествах. Послушаем Эроара еще раз.

7 июля 1604 года: «Он не допускает ничего сверх того, что маркиза (де Верней) касается его сосков. Его кормилица пыталась его наставить, говоря: «Месье, не дозволяйте никому касаться ни ваших сосков, ни чего другого, или вам это отрежут».

Дофин никогда не проявлял терпимости или снисходительности к любовным похождениям своего отца и иногда выражал ему свою досаду в весьма крепких выражениях. Мадам дез Эссар только что родила от короля дочь. Маленький дофин, когда ему сообщили, что у него появилась еще одна сестра, пришел в ярость и отказался признать ее, ибо «она вышла не из утробы маман». А новоиспеченную мать он выставил: «Это блудница, я не могу ее любить». Что до своих незаконнорожденных братьев и сестер, которых он на своем детском языке называл «фефе», то он никогда не желал их признавать и со знанием дела классифицировал их в зависимости от степени своего презрения. Вандом, сын Габриэль д’Эстре? «Сучья порода». Верней? «Еще одна сучья порода». Порядок следования пород? «Сначала моя, нагом фефе Вандома, потом фефе Шевалье, затем фефе Вернея и, наконец, маленького Море. Этот последний для меня просто смешон…» Ему досталась похвала, достойная того «уважения», с которым дофин относился к его матери, графине де Море, с забавной напыщенностью он называл ее «мадам де Фуар». Король же, напротив, никогда не скрывал своего расположения к незаконному потомству».

Ги Бретон в книге «Истории любви в истории Франции» цитирует:

«23 мая 1604 года. Восемь утра, встал с постели. Доброе выражение лица, весел, одет. Он спускает (скатывает вниз) свой чулочек, говоря при этом:

— Смотрите, какая красивая ножка.

М-ль де Вантеле снова поднимает чулок и с помощью голубой ленты подвязывает его к рубашонке; ребенок замечает, что лента сдвинулась немного назад, и с улыбкой говорит:

— Ха-ха! Я вижу, вы хотите сделать шевалье из моей задницы.

21 июня. Время ужина, шесть вечера. Кормилица спрашивает, не хочет ли он пососать, и открывает ему грудь; он поворачивается к ней спиной и холодно произносит:

— Пусть пососут мою задницу…»

«15 сентября 1602 года. В восемь утра пришел паж монсеньера де Лонгвиля, чтобы поинтересоваться новостями. После того, как он поговорил с м-м де Монгла и собрался уйти, дофин позвал его, крикнув «Э-э!», задрал рубашонку и стал показывать свой «хлястик».

16 сентября. Он показывает свой «хлястик» г-ну д'Эльбену.

23 сентября. Довольный и очень оживленный, требует, чтобы все появлявшиеся целовали его «хлястик».

27 сентября. Играет со своим «хлястиком», втягивает живот, чтобы тот не мешал ему разглядывать свой член».

Известно, что дети копируют поведение взрослых, так что вполне можно себе представить, что творилось в окружении маленького дофина. Немудрено, что при таком образе жизни можно было вырасти либо развратником, у которого нет ничего святого, либо получить отвращение к плотским утехам на всю жизнь.

Людовик был ребенком чувствительным, нервным и раздражительным, часто устраивал истерики. Бывало, он топал ногами, царапал мадам де Монгла с воплями: «Я вас убью! Я воткну вам нож в горло! Я порежу вам руки!» Мальчик замахивался на слуг пикой, угрожал докторам ножом, запускал шахматные фигуры в голову гувернантки. Отказывался повиноваться. Случались у него и проявления жестокости к животным, — и обрывание крылышек насекомым было еще не худшим из зол.

Генрих говорил жене, что у сына ее характер — упрямый и своенравный и предрекал, что если его не станет, она еще хлебнет с ним горя. Так и вышло в конце концов. Мария Медичи закончила свои дни в ссылке, в одиночестве и забвении.

Методы воспитания наследника сводились в основном к порке, так было принято в то время, что детей лупили, не взирая на титулы и начиная с очень раннего возраста, придерживаясь правила, что «тот, кто жалеет розги, губит ребенка». Доставалось Людовику частенько…

Порка чаще всего поручалась мадам де Монгла.

Вот несколько отрывков из дневника Эроара:

«09.10.1603. Разбужен в восемь утра. Упрямился, выпорот впервые.

22.10.1603. Король приехал в полдень, он его поцеловал и обнял. Король уехал, он кричал, гневался, был выпорот.

22.12.1603. Король пригрозил ему поркой; он упрямился, не желая идти в свою комнату. Введенный в нее королевой, продолжал. Король приказал его выпороть. Он был выпорот мадам де Монгла.

23.10.1604. Он рассердился на короля, отобравшего у него шапочку, палочки и барабан, которые он требовал, топая ногами. Это была маленькая трагедия, его насильно унесла Монгла, он разрывался от ярости… Он не желал ни поцеловать ее, ни обнять, ни попросить прощения, лишь когда почувствовал, что его платье задирают, завопил: «Эй, порите сверху»».

Трудно назвать такого ребенка нетемпераментным. Да и в зрелом возрасте Людовик был весьма эмоционален. Так что неправы те, кто называет его всегда унылым и вялым. Людовик легко приходил в возбуждение. И в то же время легко впадал в самую черную меланхолию, когда его совершенно ничего не радовало. Помните, как у Дюма: