Дневник Марины Мнишек - Автор Неизвестен
Начиная с заголовка “Новый Царь” в тексте “Дневника” записаны события, происходившие во время царствования Василия Шуйского, который упоминается как “этот царь теперешний”. Стиль записей меняется, они становятся короче и в них отражено все сколько-нибудь значительное, происходившее с автором, что только можно было доверить бумаге. В этой части “Дневника” содержатся известия о нескольких месяцах, проведенных воеводой Ю. Мнишком с дочерью в Москве до конца августа 1606 г., когда они были отправлены в ссылку в Ярославль, о внутренней истории польской колонии, жившей там под присмотром до лета 1608 г., о переезде оставшихся поляков в Вологду, после того как Марину Мнишек и ее отца проводили в Москву, о положении в Тушинском лагере под Москвой.
Изменившийся образ жизни автора “Дневника” повлиял на то, что он стал записывать приходившие слухи и известия, сознавая иногда их недостоверный характер. В текст источника заносилось описание происшествий и происходивших разговоров, то есть сама повседневная жизнь. Для современника эти записи не могли иметь большого значения, но со временем они превратились в уникальный источник, так как ни по каким другим делопроизводственным материалам не восстановить того, что знал автор. Всего один пример. Внимание историков давно привлекает известие “Дневника”, как через Ярославль провозили плененного Ивана Болотникова, вождя восстания против царя Василия Шуйского. Поскольку везли его в Каргополь, можно было предположить, что дорога эта проходила через Ярославль. Но никакая фантазия не помогла бы исследователю восстановить фразу, брошенную Болотниковым в ответ на придирки встретивших его ярославских служилых людей, которым показалось, что “разбойника” везут слишком вольно: “Я вас самих скоро буду заковывать и в медвежьи шкуры обшивать”.
Особенностью “Дневника” является включение в его текст полностью или в изложении по “пунктам” некоторых писем, приходивших к воеводе Ю. Мнишку, например, от монаха-августинца Николая де Мелло, находившегося в ссылке в Ростовском Борисоглебском монастыре, и пана Кемеровского. В “Дневник” включены также письма самого воеводы Ю. Мнишка (после его отъезда из Ярославля) и польских послов из Москвы в Ярославль с известием о заключенном перемирии и отправке всех ссыльных из России в Польшу. Текст последнего письма сохранился в дипломатической переписке[34] и дословно совпадает с переданным в “Дневнике”. Это позволяет с доверием относиться к другим приведенным в тексте “Дневника” документам из архива воеводы Ю. Мнишка и, более того, предположить, что автор памятника имел какое-то отношение к ведению воеводского архива. Иначе трудно объяснить, каким образом попадали к нему письма, адресованные Ю. Мнишку, и почему при всеобщей нужде, о которой не раз свидетельствует автор “Дневника”, из всех поляков в Ярославле лишь у него, кроме стремления записать происходившее, нашлись бумага и чернила, бывшие в глазах приставов “заповедным” товаром.
Вторая часть “Дневника” содержит достаточно много деталей для восстановления облика его автора. Он часто употребляет латинские и, на что обратила внимание А. Л. Хорошкевич, немецкие выражения, слова, обороты речи. Это свидетельствует о его знакомстве с языком или о том, что он жил среди немцев. Несомненно, это ревностный католик, упоминающий в “Дневнике” о всех значимых католических праздниках, глубоко скорбящий о потере в Ярославле духовного отца Бенедикта Анзерина. Текст “Дневника” позволяет проследить смену отношения его автора к русским, “москве”: в то время, когда судьба была более благосклонна к нему, записки носят относительно беспристрастный тон, автор проявляет искреннее любопытство к обычаям страны, ее древностям. Однако в основном мы видим резкое неприятие “москвы”, основанное как на религиозных разногласиях, так и на другом видении мира и общественного устройства. В “Дневнике” подчеркиваются варварские обычаи и варварское поведение людей в России. Досталось и мужикам — автор “Дневника” два раза упоминает свою любимую поговорку о том, что “мужику присягнуть, что ягоду проглотить”, досталось и московским панам, его собратьям по благородному сословию, за отсутствие у них европейского лоска. Так, описывая пир у ярославского воеводы князя Федора Барятинского, служившего тушинцам, гость снисходительно замечает: “Было смешно глядеть, как сам князь ел без тарелки и клал кости на скатерть”. И как приговор всему образу правления в России звучит следующая сентенция автора “Дневника”: “Ибо и всегда там больше мир может, нежели сенат, а особенно когда случаются избрание царя или бунты”.[35]
ДНЕВНИК МАРИНЫ МНИШЕК
О ДМИТРИИ ИВАНОВИЧЕ[36]
Раздел 1.
ЛЕТА ГОСПОДНЯ 1604
Он сперва по отце своем Иване Васильевиче,[37] оставшись ребенком, был отправлен братом Федором Ивановичем,[38] в то время царем московским, в Угличское княжество[39] для воспитания. Там при нем были тогда знатные воины из панов московских, а также и знатные женщины. А сам царь Федор, сидя на престоле московском, жил спокойно, а также мало чем в государстве правил, но более по монастырям ходил, находя радость в беседах с монахами. Был у него в то время конюшим[40] некий Борис Годунов.[41] Он, видя плохое здоровье царя, а также малолетство его брата, захотел сам стать царем и задумал им изменить, ибо сам в то время всем правил. Прежде всего в Угличском княжестве (которое далеко от столичного города было) нашел он надежных изменников, которые это дитя, то есть настоящего царя, посягнули убить.
Был при царевиче там же некий доктор, родом влах.[42] Он, узнав об этой измене, предотвратил ее немедленно таким образом. Нашел ребенка, похожего на царевича, взял его в покои и велел ему всегда с царевичем разговаривать и даже спать в одной постели. Когда тот ребенок засыпал, доктор, не говоря никому, перекладывал царевича на другую кровать. И так он все это с ними долгое время проделывал. В результате, когда изменники вознамерились исполнить свой замысел и ворвались в покои, найдя там царевичеву спальню, они удушили другого ребенка, находившегося в постели, и тело унесли. После чего распространилось известие об
