Юрий Нефедов - Поздняя повесть о ранней юности

Когда выбежал на просеку, с правой стороны показалась насыпь железной дороги, и я побежал еще быстрее. Послышался шум обоза, характерный скрип колес, похрапывание лошадей и тихая ругань ездовых. Встретил я их на пересечении железной и шоссейной дорог. Передняя повозка, на которой сидел ездовой и старшина минометной роты, поднималась на насыпь шоссе, а я стоял с правой стороны. Луна то выглядывала из-за туч, то снова пряталась. Вдруг старшина поднял с колен свой автомат и пустил длинную очередь в каких-то людей в белых костюмах, подходивших к подводе слева. Те бросились за насыпь. Я тоже залег за насыпью. Поднялась стрельба, и тут я понял, что если эти в белом, немцы, то я лежу в одной с ними цепи. Тихонько сполз с насыпи за деревья и, переходя от одного дерева к другому, увидел пятерых немцев, плотно лежащих спиной ко мне метрах в двадцати. Во мне все дрожало от страха. Но я все же прицелился и дал длинную очередь, потом еще одну, и еще… Немцы исчезли в лесу так же быстро, как и появились… Ко мне бежал человек с автоматом в руках. Я его не узнал сразу. Показалось: немец! В голове мелькнуло, что диск автомата пустой, перезарядить не успею. Граната! Выкрутил шарик, почувствовал натяжение шнура, но в это же мгновение луна осветила старшину. Старшина крикнул своим, чтобы не стреляли, поднялся по насыпи. Я пошел за ним. Тут же стоял лейтенант — высокий красивый грузин, командир взвода сорокапяток. Передал ему приказ комбата, он что-то кому-то крикнул в темноту и исчез. Пока я объяснял старшине, как я здесь очутился и что произошло, обоз объехали две сорокапятки, а лейтенант начал расспрашивать в каком направлении ему двигаться. Потом лошади пошли легкой рысью, я вместе с расчетом бежал следом, иногда придерживаясь за ствол или щит пушки. Старшина бежал рядом.

В лесничестве лейтенант доложил комбату о прибытии, и тут же увел свои пушки на шоссе, а старшина повел одну роту назад к обозу, отбивать его от немцев, переходивших железную дорогу. В суматохе я не понял, что те, которых мы обстреляли, были разведкой двигавшегося за ними подразделения.

Когда во дворе лесничества стало совсем светло, появился лейтенант-артиллерист и, увидев меня, наклонился и с усмешкой сказал, что танки оказались нашими, прошедшими стороной. Я посмотрел ему вслед и отупело думал о том, сколько же километров я сделал сегодня ночью. Лейтенант уходил легкой, почти танцующей походкой веселого лихого человека. Мне и в голову не приходило, что через несколько дней мы снова встретимся с ним, но уже вместо наших танков там будут немецкие.

…За прошедшие после моего ухода из взвода ПТР дни там осталось шесть ружей вместо восьми. Четыре из них комбат распределил по ротам, а два с расчетами во главе со мною держал в своем резерве. Наступали быстро: то разворачивались, то колонной почти бежали по дорогам. ПТР применили несколько раз, но не по танкам, а по автомашинам, тягачам и даже мотоциклам.

Несоблюдение хронологической, суточной точности, смены ночей и дней объясняется то ли прошедшим временем, то ли невероятной усталостью тех дней. Помню три или четыре дома, дорогу мимо них и в нашу сторону мчатся десятка полтора странных машин: впереди колесо и руль мотоцикла, на гусеничном ходу, в маленьком кузове — спаренные пулеметы, и по два немца бьют во все стороны трассирующими. Батальона нет, он где-то в стороне, а здесь, за домами, только комбат со своим окружением и резервом.

Первую такую машинку ахнули из ПТР. Она ударилась о придорожное дерево и опрокинулась в кювет. Тут же выкатили сорокапятку и расстреляли в упор еще восемь, остальные развернулись и уехали. Комбат подошел к лейтенанту-сорокапяточнику и, смеясь, сказал, что в реляции укажет на уничтожение восьми самоходных установок. Тут же приказал поставить пушку на бугор вправо от дороги. Расчет покатил, поле было вспаханное и не промерзшее глубоко, все увязали по колено. Комбат наблюдал за ними из-за дома, потом обернулся и приказал помочь. Побежал я и один пэтээровец, второй остался с ружьем. Выкатили пушку, спрятали за стожком, лейтенант обернулся к нам и, подталкивая в грудь, смеясь, он все еще был в пылу недавнего боя, сказал, чтобы убирались отсюда быстрее. С грузинским акцентом весело и красиво матюгнулся, махнул на нас рукой и, обернувшись к расчету, дал команду: «К бою!». Мы побежали вниз. Сзади грохнул взрыв. Когда мы обернулись, пушка валялась на боку, расчета не было, оттуда бежал один солдат, как потом выяснилось, подносивший ящик со снарядами. Втроем мы подбежали к домам. Тот, оставшийся артиллерист, прислонился спиной к дому и молча открывал и закрывал рот — не мог вдохнуть. Старшина налил ему в кружку водки. Артиллерист выпил, а затем, взяв из рук старшины кусок хлеба и колбасы, стал есть. Лицо его было каким-то необычно красным. Я смотрел и думал, как помочь. Вдруг, опустив глаза, увидел, что его шинель, весь ее перед, от самого верха до низу забрызгана кровью и крошевом человеческого мяса и костей.

Вспомнил веселого лейтенанта, прошло каких-то 2–3 минуты, голос его еще звучал: «Уходите, уходите…»

Я убежал за угол дома. Меня вырвало какой-то пустотой…

…20 февраля. Утро. Мы быстро идем, вернее, бежим, как сейчас называют, трусцой по дороге среди каких-то перелесков. Стоит тишина, солдаты смеются, шутят и, кажется, что идут учения. Но по озабоченному виду комбата угадывается близкая опасность, которую могут разглядеть только те, кто рядом.

Голова колонны шла напряженно. Дорога делала поворот вправо и втягивалась в большой лес. Как только вошли в лес — увидели завал на дороге и справа от нее. Комбат громко скомандовал развернуться вправо в цепь, сам побежал по дороге, обходя поваленные на нее сосны. Мы — за ним. Пробежали завал, а потом свернули вправо, в лес. Тут же раздалась длинная пулеметная очередь, затем сзади несколько взрывов. Я машинально обернулся на взрывы и увидел, как над завалом в воздухе летят два солдата с растопыренными руками и ногами, опускаясь, как в замедленном кинокадре… Вертикально, стволом вниз торчало противотанковое ружье. В этот момент по завалу начался густой минометный обстрел. Мы пробежали вперед, здесь мины рвались реже. Моих бронебойщиков нигде не было. Рядом со мною лежал сержант-латыш, их у нас было два брата-пулеметчика. Он потерял в суматохе своего брата. Теперь, как и я, все оглядывался. Потом подозвал меня, я подполз. Он показал рукой вперед, что-то сказал и двинулся в ту сторону. Кругом грохотало, щелкали по деревьям осколки.

Мы выползли с ним на небольшой взгорок и оказались на опушке. Сержант раздвинул кусты, посмотрел, затем указал рукой вниз. Я посмотрел и увидел метрах в двухстах, в палисаднике, возле красивого кирпичного дома миномет и четырех немцев, быстро опускающих мину за миной в его ствол. У нас в руках были автоматы. Сержант посмотрел по сторонам, ища кого-нибудь с винтовкой, но мы были здесь одни. Проследив взглядом за его рукой, я увидел прислоненную к сосне немецкую винтовку. Пополз, мелькнула мысль о мине-сюрпризе, но рядом, как по заказу, валялся ранец, каска и пояс с патронташем. Приволок. Сержант спокойно установил прицел, прицелившись, выстрелил. Один немец взмахнул руками, остальные продолжали вести огонь. Сержант опять спокойно, как в тире, перезарядил винтовку и уложил второго. Тогда из дома выскочил офицер. Он прыгнул с крыльца и бросился к машине, которую мы до этого не видели. Остальные метнулись от миномета за ним, вскочили в машину и рванули по дороге. Сержант выстрелил еще раз, но безрезультатно. Одно мгновение было тихо, но тут же, совсем рядом, раздался рев танкового двигателя. Из-за дома сначала показался корпус, а затем ствол короткой пушки, которая выпускала снаряд за снарядом влево от нас, в то место, где было шоссе и завал. Оттуда стали тоже раздаваться орудийные выстрелы. Мы встали и пошли вправо, там слышались офицерские свистки, батальон собирали на опушке.