Софья Бенуа - Людмила Гурченко. Я – Актриса!

– У каждого свой дом. У меня свой. Он особый. С самого детства. «Усе у кучичке, уся тройка, и дочурочка моя дорогенькая, и мама дочурки, и главный папусик, Марк Гаврилович Гурченко».

Людмила Марковна не скрывала, что обожала своего отца (к тому же, как она призналась, папа делал все, чтобы в ее глазах казаться лучше мамы). Не единожды она подчеркивала свою внутреннюю идентичность с ним; не оттого ли, что отец с первого дня ее рождения был убежден, что его розовощекая «клюкувка» вырастет актрисой? – Так сильно в нем было восхищение кинематографом, музыкой, творчеством вообще. Видать, не зря решил он дать своей дочурке имя героини из понравившегося фильма, словно обозначая тем самым дальнейшую судьбу малышки.

Дворянское собрание, а после 1934 года – Дворец пионеров г. Харькова. Разрушено в войну. Здесь часто выступали родители Люси Гурченко.

Даже одну из своих книг «Мое взрослое детство» Гурченко начинает словами: «Я хочу попытаться рассказать о своем отце. Человеке сильном и слабом, веселом и трагичном, умном от природы и почти совсем неграмотном в сегодняшнем понимании слова «образование». Из прожитых семидесяти пяти своих лет папа прожил сорок пять в городе, но так и не научился говорить грамотно. Город и цивилизация его как бы не коснулись».

Удивляешься, насколько пронзительны всегда признания благодарной дочери! Сколько отцов по всему миру хотели бы видеть такое изъявление чувств со стороны их дочерей…

– Разве я могу забыть эти слова, эту интонацию, эти сильные руки, эту улыбку, доброту и такую веру в свою дочурку?

– Ах, он мог так пожалеть, успокоить, расплакаться. Сколько он мне уделял внимания, да, как и какими необычными, небывалыми человеческими проявлениями. Я так часто и так много думаю о нем. Чем он «брал»? Брал всех. Независимостью и оригинальностью мышления? А может, его ум сохранил ту свежую наивность, которую, как правило, ослабляет обширное образование? Интересно… Короче, и после его смерти я ни на шаг не отошла от обожания отца.

– У меня родился внук. Марк. Марк! Марк!!! Опять я с этими своими восклицательными знаками. Я к корням, к своему папе.

Но как же мама переносила эту крепкую связь дочери с отцом, не упрекала ли ту в неблагодарности и черствости?

– …она талантливо прикрывала папину неграмотность, его слабости, – признавалась Л. Гурченко. И добавляла, что после смерти отца в семье «начался бурный раскол»: – Все, что исходило от меня, – все разбрасывалось, расшвыривалось. Кроме денег. Деньги мама очень ценила. Жизнь такая была.

Удивляясь тому, что происходило в семье после потери хозяина, актриса не стеснялась рассказывать о перипетиях, происходивших с ее матерью. На весь свет выносила она свои трудные наблюдения, давалась диву, как старость меняет не только внешность, но и внутренний мир человека. Рассказывала, возможно, для того, чтобы самой в дальнейшем избежать подобных метаморфоз.

«Странные вещи стали происходить в отношениях с мамой. Она изменилась. Ей давно, очень давно не нравилось, что Костя[7] в доме хозяин, что все деньги у него. Она это, видно, затаила и, конечно, когда меня не было, подтачивала его.

«Понимаете, Костя, я всю жизнь прожила с человеком старше себя. Это очень трудно. У вас еще есть шанс. Надо его использовать».

Она люто возненавидела папу.

«Ну, мам, я же уже родилась. Это все у вас было до меня. Что ты его ругаешь?» Ну, не знаю, не знаю я такой любви, как у них. Такой я больше не встречала никогда. И нигде, и ни у кого. Иногда у мамы были «проблески», и она сама об этом рассказывала с упоением и становилась молодой и красивой.

После книги, где я так бешено влюбленно пишу об отце, нашлись «добрые» люди, которые ей писали и звонили: что же, Лёля, ты мать, разве Марк такой необыкновенный? Что это Люся его так превозносит, что же ты, Лёля? Не давай себя в обиду.

Злые языки страшнее пистолета. Это точно.

«Знаешь, Люся, а ведь музыкальность у тебя от моего отца. Он прекрасно пел. Это от нашей семьи. Ведь у твоего папы есть сын от Феклы, а он немузыкален». Откуда кому было знать, что в нашей семье была такая игра, где папа якобы был глава. А на самом деле все решала мама. Она «шея». Поворачивала куда хотела. «Лёль, быстро купи себе ети часы, а то я передумаю». – «Люся, как он может «передумать», если все деньги у меня, хи-хи-хи…»»[8]

Описывая свою родительницу, Людмила вспоминала разные характерные особенности. К примеру, с раннего детства она усвоила, что если мать стояла, крепко сжимая кулаки, – верный признак того, что она еле-еле себя сдерживает.

А еще ее мать всю жизнь не могла побороть вредной привычки. Это пристрастие затем оказалось и у дочери Людмилы Марковны Маши. Привычка сближала бабушку и внучку, и вызывала досаду у актрисы, ведь и ее отец терпеть не мог, когда видел жену с папиросой.

«Папа всю жизнь после войны преследовал маму за курение. Но она все равно курила тайком. И если не успевала точно рассчитать папино возвращение, она вскакивала в испуге и махала руками, разгоняя дым. А папа тихим угрожающим голосом говорил: «Затуманиваете, Елена Александровна? Ну, я вам щас затуманю!» Это обращение на «вы» ничего хорошего не предвещало. И мама со скоростью пули вылетала во двор.

«Во, брат, як з дитями на массовки, так ели ходить, а тут – блысь, и нима! Во человек, мамыньки родные! Ну, што ты скажиш…»»[9]

Многие женщины СССР, пережившие военное лихолетье, оказывались зависимы от табака. Утверждают, что многие как раз в войну-то и научились курить, ибо табак хоть как-то отвлекал от постоянной тревоги, перебивал и часто мучивший голод.

Примерно 1939-1940 год. «Люся в детском саду в Харькове. “Мой первый жених Семочка”, – улыбалась она, глядя на фото. Вот он катает её на санках». (Сергей Сенин)

Люсе исполнилось пять лет, когда на ее счастливый город, на ее беззаботное детство страшным испытанием обрушилась война. Ее обожаемый отец вскоре ушел на фронт «бить проклятых гитлеровцев». Несмотря на инвалидность и непризывной возраст, этот мужественный человек пошел навстречу новым испытаниям.

Глава 5. Прекрасные песни, светлый праздник Первомая, лучшее в жизни время – «до войны»

Чтобы понять, насколько незатейливо и благодатно жилось ребенку в конце 30-х годов в большом городе, нужно просто привести заметки-воспоминания самой Люси Гурченко.

«…я родилась в «музыкальной» семье. А точнее – я родилась в музыкальное время. Для меня жизнь до войны – это музыка!

Каждый день новые песни, новые мелодии. Они звучали по радио и на улицах; с утра, когда папа разучивал «новый» репертуар; вечером, когда приходили гости; у соседей на пластинках. Песни и мелодии я схватывала на лету. Я их чисто пела, еще не научившись говорить.