Александра Коротаева - Наша счастливая треклятая жизнь

Два мяча у нас было. Один старый, темно-зеленый, а другой — красно-синий с белой полосой посередине. Старый — глухой, а новый — звонкий и наглый. Была детская посуда — чашки, блюдца, тарелки, чайники, сахарницы. Супницы! Все очень изящное, беленькое, фарфоровое, и на каждом предмете рисунок — какие-то букетики. Лежала посуда в отдельной коробке, чтоб не побилась.

А еще, кроме Даши, у нас с Надей были две куклы, строгая частная собственность каждой из нас. Светлана и Таня. Когда-то их привез папа из командировки. Немецкие куклы необыкновенной красоты! Светлана — моя. С фарфоровой головой и целлулоидными ручками и ножками. Голубые глазки закрывались, а ротик был приоткрыт, и виднелись два фарфоровых зубика. Она была одета как младенец: ползунки, пинеточки, рубашечка, и к ним — одеяло-конверт в кружевах! Нанкина Таня — барышня. Тоже фарфоровая, в голубом платье с белыми кружевами и с настоящими черными кудрями. Вдвое больше моей, она могла стоять. Глаза закрывались большими пушистыми ресницами, и она говорила: «Мама».

У Нади был еще большой желтый мишка. Твердый, с черным кожаным носом, с подвижными лапами, умевший издавать, если его положить, угрожающий рык. Своего Миню я от него прятала.

Куда они все делись? Умерли?

Дождь то моросит, то пропадает, заставляя то открывать, то складывать зонт. Это похоже на игру.

Зонтики

Мама всегда пряталась от солнца под зонтиками и говорила нам, что у женщины лицо должно быть белое, а не черное, как у крестьянки. Каждое утро она пользовалась кремом и легонько, кончиками пальцев, вбивала его в щеки. Этот звук я никогда и нигде больше не слышала. Помню ее баночки с кремом. Любимые кремы — «Березовый» и «Миндальное молочко». «Огуречный лосьон» был всегда. Из косметики — только помада и белая пудра «Ландыш». Губы красила не самой помадой, а мизинцем, вымазанным в помаде, им же делала и легкий румянец, считая, что косметики на лице не должно быть видно. После «наведения красоты» просила нас с Нанкой посмотреть, не видно ли на лице пудру. Мы честно приглядывались.

Зонтиков было два, и оба предназначались для лета. Один — японский, плоский, голубого цвета, расписан попугаями и ветками цветущего дерева; он был легкий и имел круглый полированный деревянный шарик на конце ручки. А другой — фиолетовый, с прочными острыми спицами.

Оба зонтика я часто использовала в своих играх. Мне казалось, что, распластавшись на полу под раскрытым зонтом и медленно передвигаясь ползком, я похожа на черепаху. Мама серьезно спрашивала у Нанки: «Надя, ты не знаешь, откуда у нас в доме появилась черепаха?» По-моему, я еще для большей достоверности издавала какие-то звуки. Когда маме мешала крупногабаритность животного, она тихонько шептала мне: «Только не сломай мне зонт, чертова кукла!»

Другая игра: раскрытый зонт кладется на бок, на него навешивается какая-нибудь кружевная тряпка, а под него укладываются куклы. Там они спали безмятежным сном, пока мама раздраженно не говорила: «А можно теперь я поиграю с моим зонтом?!» Брала его и шла на базар. Еще одна чудесная вещь делалась с раскрытым перевернутым зонтом: положив в него кукол и упираясь им в пол, нужно было вращать ручку. Куклы разлетались, спицы трещали, но карусель выходила веселая! У «японца» оказалась короткая жизнь, а фиолетовый жил долго. Маму пережил.

Новый год

— Сегодня ты не будешь бояться гасить свет.

— Почему?

— Увидишь.

Я подставила табуретку к выключателю, погасила свет и побежала в кровать, но вдруг увидела, что игрушки на нашей елочке, которая стоит на столе, светятся! Мама объяснила: это потому, что они разрисованы фосфором. Конечно, я тут же забыла про пугающую темноту.

Перед Новым годом ходить с мамой за покупками стало веселее. Самая красивая елка была в Военторге. Там перекрывали один из выходов, и в образовавшемся тупике целая отгороженная небольшим заборчиком площадка отводилась под зимнюю сказку. Под почти не наряженной елкой стоял Дед Мороз с посохом, а рядом в окружении зверей — зайца, белки, лисицы и волка — неподвижно сидела Снегурочка в мерцающей диадеме и кормила с рук снегиря. Из-за елки выглядывали рогатые олени. В другом углу стоял небольшой домик, в окне которого уютно горел свет. Кругом было много ваты и блесток, создававших эффект снега.

Однажды, пока мама стояла в очереди, я протиснулась между стеной и загородкой и оказалась в домике. Ничего уютного там не было. На полу стояла лампа, валялись какие-то провода, и даже сесть некуда. А оленьи головы были насажены на высокие палки. Побродив какое-то время по этой волшебной поляне, я заметила, что по другую сторону забора несколько детей с завистью смотрят на меня. Через минуту я уже принимала гостей в домике. «Чьи это дети?!» — спросила какая-то продавщица так громко и неожиданно, что мои гости сразу заплакали. «А мы тут играем», — как можно веселее ответила я. Подбежала мама, схватила меня за руку и стала допытываться, на кой черт я туда полезла. Я не знала, что ответить, и сказала, сделав скорбное лицо: «Вот тебе и Новый год. Знаешь, почему дети плачут? Потому, что взрослые отрубили головы оленям».

Лисичка

К Новому году в детском саду и дети и взрослые готовились основательно. Мы вырезали снежинки из салфеток и наклеивали их на оконные стекла. К потолку крепились метровые нитки с равномерно нанизанными на них теми же снежинками или кусочками ваты. Длинные гирлянды разноцветных флажков связывали и развешивали по залу. Разучивались стихи, песни, танцы, раздавались роли — готовился утренник.

Петрушки были в ярких атласных, состоящих из двух половинок разного цвета комбинезонах с большими, с ладонь, пуговицами. На голове — высокий картонный колпак. Колпаки украшались блестящей мишурой, золотой и серебряной бумагой. Завязывались они под подбородком шелковыми лентами, но во время танцев непривычный головной убор все равно сбивался набекрень или налезал на глаза, приводя артистов в немалое замешательство. Зайцы же были в белых, сшитых из простыней костюмах, в варежках и шапках с длинными ушами. Сзади пришивался хвостик из свалявшегося куска ваты. Бывало, за минуту до выхода к елке у кого-нибудь из зайцев хвост отваливался, и начинались слезы. Хвост наскоро прикалывали булавкой, и сопливый заяц догонял других крупной размашистой рысью, хотя зайцам полагалось передвигаться прыжками на «задних» ногах, держа перед собой «лапки». Зайцы все время мерзли, били себя по лапам и чесали за ухом. Для убедительности образа им выдавали по морковке.