Ани Чоинг Долма - Меченая

На самом деле мне не очень хочется драться. Если Лекхи отступает, значит, признает себя побежденным. Ему прекрасно известно, что я дерусь, как бешеная собака, — а бешеные собаки никогда не отпускают свою жертву. Однажды Лекхи увидел, как я колочу кулаками по стене соседнего дома — на нашей улице он единственный из бетона, а не из самана. В тот день у меня было плохое настроение. Я подошла к стене, прижалась к ней лбом и носом. Крупицы слюды, содержащиеся в бетоне, поблескивали на солнце. Вблизи они казались огромными, прекрасными, как маленькие алмазы. Я прижала кулак к стене. Крепко–крепко. Острые песчинки оставили красивый белый узор на моих пальцах. По- прежнему прижимая кулак к стене, я легонько провела им по бетону. Кожу словно обожгло. Кулак покраснел, костяшки пальцев немножко ободрались. Из маленьких царапин выступила красная блестящая кровь. Я провела второй раз, резко, сверху вниз. Даже не думала, что будет так больно. Потом я начала бить кулаком по стене, сначала тихо, осторожно, почти смущенно, потом все сильнее и сильнее. Слезы подступили к горлу, но я только крепче сжала зубы, запрокинула голову, чтобы не расплакаться, — и тут увидела Лекхи, который, открыв рот, наблюдал за мной из окна. Он смотрел на меня как на сумасшедшую. Все, отныне у меня репутация бешеной.

Дома я старалась вести себя как можно тише. Мне никогда не приходило в голову ставить под сомнение авторитет родителей. У меня даже мысли не возникало том, чтобы поднять руку на отца или дать ему сдачи. Но после каждых побоев я становлюсь тверже, жестче. Я упрямая. Очень упрямая. Конечно, я боюсь отца, но это не мешает мне иногда делать то, что хочется. Я очень люблю смотреть фильмы, снятые в Болливуде, — причем до сих пор люблю! В Боднатхе нет нормального кинотеатра, но некоторые торговцы в нашем квартале организуют платные показы, используя свои телевизоры. Конечно, я могу ходить на просмотры только после того, как сделаю всю работу по дому. Но индийские фильмы очень продолжительные, иногда длятся по три часа. На протяжении трех часов я полностью свободна от отца. Это приводи г его в бешенство, он запрещает мне ходить па просмотры, к тому же он считает индийские фильмы глупыми и разрушающими мозг. Но иногда, когда у меня уже не остается сил, чтобы терпеть, или когда одна из соседок совсем заинтригует меня рассказами о новом фильме, я не выдерживаю. Покупаю билет на просмотр фильма, который идет как раз во время обеда или ужина, поэтому приходится сбегать из дому с пустым желудком, в надежде что отец, слишком занятый едой, не будет меня искать. Но каждый второй раз, когда я возвращаюсь, с головой в облаках и сердцем, полным романтики, меня встречают со специально подготовленным хлыстом из электрических проводов. И я говорю себе, что две рупии плюс трепка — вполне достойная плата за фильм!

При всем том мне ни разу не приходило в голову ненавидеть себя или как–то недооценивать. Я никогда не думала, что заслуживаю того, что со мной происходит. Я не пыталась обратить свою ярость на саму себя, но при этом мне удалось развить в своей душе определенную твердость. В конце концов, я очень редко плакала. Нет, я не радовалась тому, что отец меня бьет, но смирялась и покорно принимала такую судьбу. Благодаря этому я научилась укрощать боль. Ведь знакомую боль легко можно приручить, достаточно лишь не обращать на нее внимания и просто ждать, пока она уменьшится и совсем исчезнет. Не придавать ей особого значения. Вообразить ее в виде чего–то, что можно в случае необходимости убрать в коробку. Как только отец прекращает меня бить, часть меня забывает об этом. Такова моя судьба. Я инстинктивно стараюсь настроиться на то, что дарит мне счастье и доставляет удовольствие. На маму, братиков, на фильмы, снятые в Болливуде. Вечером, после ужина, когда все домашние дела окончены, я иду гулять с малышами. Старшего держу за руку, а младшего прикрепляю к спине при помощи пеленок — получается маленький смеющийся кулек. Мы идем по улочкам Боднатха к храму, который находится совсем недалеко от нашего дома, — там обычно собираются все жители нашего квартала. Я периодически встряхиваю младшего брата — это движение отзывается болью в моих отбитых почках, зато малыш заливается смехом. А вот старшему брату приходится почти бежать, чтобы поспеть за мной, но он тоже счастливо улыбается, довольный прогулкой. Нас переполняет веселая энергия, и чтобы хоть как–то ее выплеснуть, мы начинаем бегать по ступеням stupa. Я не чувствую усталости и не замечаю, как бежит время. Только когда младший брат вдруг вцепляется ручонками мне в волосы, боль напоминает о том, что отец будет в ярости. Еще бы, ведь меня столько времени не было дома. После нескольких счастливых мгновений его тяжелые кулаки вернут меня в суровую реальность. Ну да ладно: миг радости того стоил. Но все–таки частичка меня омертвела в те годы. Так же как мое тело до сих пор хранит следы отцовского гнева, душа моя покрыта трещинами и вмятинами, которые никогда не сгладятся.

3 В поисках укрытия

Конечно, мою жизнь нельзя назвать счастливой, она скорее ужасна, но я привыкла. А вот из–за маминых страданий действительно разрывается мое сердце. Папины кулаки сминают мою хрупкую маму, как тряпичную куклу. Я больше не могу это выносить.

Она всегда старается меня поддержать, а у меня никак не получается ее защитить и хоть как–то ей помочь. Я могу убираться, смотреть за детьми, показывать ей свою любовь, могу вместо нее вести домашнее хозяйство, но у меня никак не получается сделать ее счастливой, хоть как–то облегчить ее душевные страдания. А ведь для меня нет никого дороже мамы. Отец избивает меня каждый день, но маму он бьет с особенной ненавистью: он знает, что так может мне причинить боль. Его ярость питается ревностью: он никак не может смириться с удивительным согласием, царящим между нами. И он заставляет нас платить за ту безграничную любовь, которая ему недоступна. Очень дорого платить.

Как–то раз, вернувшись с прогулки к храму, я обнаруживаю маму лежащей на земле. Она держится правой рукой за поясницу и пытается подняться, опираясь на стену. Оленьи рога — подарок одного папиного знакомого, обычно висящий на стене, — теперь валяются на полу. Украшение лома превратилось в пыточное орудие. Мама поворачивается ко мне, бледная, с запавшими глазами, и я вдруг понимаю, как она постарела.

Маленький столик, на котором обычно лежат молитвенные четки и стоит фотография далай–ламы, отброшен в сторону. Сейчас я уже не помню, что конкретно произошло в тот день. Может, мама недостаточно быстро подала отцу ужин? Или отважилась спросить, почему его не было дома? Не важно… Он грубо толкнул ее, чтобы она замолчала. Она ударилась о стену, а когда попыталась сохранить равновесие, нечаянно опрокинула большой металлический сундук, куда мы обычно складываем вещи. Тогда отец сорвал со стены рога и принялся бить маму по спине.