Владимир Некрасов - На крыльях победы

Не раз вспоминали мы товарищей, спокойно ехавших в вагонах, не зная, что о нас ведутся там тревожные разговоры. Оказывается, никто не видел, как Зайцев и я прыгнули на платформу. Когда поезд тронулся, нас стали искать и, нигде не обнаружив, доложили командиру эскадрильи и начальнику школы. Они вызвали Сашу, но он тоже ничего не знал. Товарищи приуныли, начальство было в недоумении. Отставание от эшелона в это время было равносильно дезертирству. Нас же знали как дисциплинированных курсантов, и вот... нас нет в вагонах! ЧП! Командиры решили на первой же станции дать телеграммы о немедленном нашем розыске.

А поезд продолжал идти. Уклоны и подъемы встречались все чаще и чаще, и силы наши начали иссякать. В редкие спокойные минуты мы обшарили соседние платформы, раздобыли несколько колодок из-под других самолетов без ущерба для них и кое-как закрепили свой. Но от движения поезда колодки все время вылезали из-под шасси, и нам приходилось непрерывно их устанавливать на место. Плечи наши покрылись волдырями, измучились мы до предела, а самолет грозил вот-вот сорваться и покалечить машины на соседней платформе. И это в такое время, когда каждая машина ценилась на вес золота!

— Сил больше нет! — прокричал Ваня. Лицо его налилось кровью.

— Добирайся по крышам до вагонов с людьми, зови на помощь, — сказал я, понимая, что нам уже дальше не удержаться.

Но тут эшелон стал замедлять ход, и мы увидели станцию.

Наш необычный вид — полуголые люди у самолета — сразу привлек внимание, и скоро мы были окружены товарищами. Доложив о том, что случилось, мы добрались до своего вагона и уснули мертвым сном. Проснулся я поздно и увидел, что до пояса покрыт вазелином. Это врач смазал наши ожоги. Следующий день мы пролежали с высокой температурой, а к вечеру с нас, как со змеи во время линьки, начала сползать кожа. Товарищи заботились о нас, как могли, попутно подшучивая:

— Будете знать, как дезертировать!

Наконец прибыли в Хакассию. Здесь мы нашли хорошо подготовленные аэродромы, получили самолеты нового типа — «Як-7б». Для того времени это были первоклассные машины. Стремясь нагнать упущенное переездом время, занимались больше, чем когда-либо. Проходили стрелковую подготовку, штурманские полеты, вели учебные воздушные бои.

В эти дни мы пережили первую потерю. Один наш курсант ушел в учебный полет на той самой машине, которую мы с Зайцевым держали на платформе. Выполнив несколько фигур, он неожиданно вошел в крутую спираль и не смог изменить положения самолета. Машина упала в Енисей.

Труп летчика и машину извлекли из воды. Стоя у могилы товарища, мы думали о том, что потери в авиации, конечно, неизбежны, но почему наш друг погиб так нелепо? Тут же мы мысленно дали себе клятву быть как можно осторожнее, чтобы сохранить себя для фронта.

За ходом войны мы внимательно следили по сводкам Совинформбюро, по газетным материалам, делали отметки на карте.

А положение на фронтах было трудное, сложное. Враг уже на подступах к Волге...

Саша и я продолжали переписываться с родными, с заводом. Из Хабаровска сообщали, что люди на заводе работают по две-три смены, многие сутками не покидают цехов. Узнали мы, что наш отец тоже на фронте. Он в танковом подразделении. Скоро его часть направляется на передовую. О, как нам хотелось быть рядом с ним! Саша мечтал, как мы с воздуха будем прикрывать танковые части, в которых служит отец.

Приходили и печальные вести. Гоша Старостин, которого не приняли в аэроклуб, в начале войны, полный ненависти к фашистам, ушел добровольцем на фронт и стал снайпером. Много гитлеровцев легло от его метких пуль. О его боевом мастерстве хорошо знали воины Калининского фронта. И вот в боях за освобождение города Калинина Георгий погиб. Об этом написал в Хабаровск боевой друг Старостина Петя Быков. Болью отозвалось в наших сердцах тяжелое известие. Война унесла первого близкого нам человека. Мы рвались отомстить за него...

Наша учеба подходила к концу. Приближалась пора сдачи зачетов. И вот из одного полета не вернулись Саша с инструктором. В голову мне полезли всякие мысли. Неужели Саша погиб? Как я напишу о несчастье матери, отцу? А утром стало известно, что Саша совершил вынужденную посадку, самолет в порядке и прибудет к вечеру. Большое впечатление на нас, курсантов, произвел приехавший с фронта летчик-истребитель Герой Советского Союза Хлобыстов. Он рассказывал нам о своих полетах, о воздушных боях с немцами. Его беседы еще более усилили наше желание скорее попасть на фронт. Но раньше всех туда выехала группа инструкторов и наш командир звена Дробот. Вскоре мы стали получать от них письма. Они много писали о своем боевом опыте — слетанности пар, звеньев, взаимовыручке в бою. И мы, проводя учебные полеты, старались следовать их советам.

Но промахи у нас все же бывали. Как-то курсант Иван Непряхин вылетел на стрельбу по наземным мишеням, забыв установить высотомер на нулевое положение. И это чуть не привело его к гибели. Он вышел из пике во время стрельбы только на высоте пятнадцати метров от земли. У всех, кто следил за его полетом, так и замерло сердце. А после посадки выяснилось, что высотомер установлен на показателе «плюс сто пятьдесят метров». Непряхин получил десять суток ареста, а мы все еще раз убедились, что малейшая небрежность может привести к гибели.

Наконец наступил самый ответственный момент в жизни курсантов: прибыла государственная комиссия для приема зачетов. Школа жила напряженно, взволнованно. Непрерывно гудели в воздухе самолеты, курсанты один за другим сдавали зачеты, становились военными летчиками. Некоторые из них говорили, что во время экзаменационных полетов чувствовали себя совершенно спокойно. Уверен, что это было просто желание порисоваться перед товарищами. Когда подошла моя очередь, я очень волновался. Получив задание, взлетел, не проверив, как наполнены бензобаки. Это была непростительная оплошность, и я отношу ее именно за счет волнения.

Выполняя задание, я вдруг увидел, что в мою зону полета вошел чей-то самолет. Теперь я был обязан прекратить полет. Пошел на посадку, но с первого захода не произвел ее, так как мне помешал идущий впереди самолет. Дал газ, но мой мотор заглох. А высота — всего сто пятьдесят метров! Моментально принял решение садиться рядом с только что приземлившимся самолетом, что строго запрещено по инструкции. Но иного выхода не было! Посадка прошла благополучно, а на душе у меня было скверно. Баки оказались пусты. Теперь комиссия, конечно, меня забракует. Значит, я растяпа, ничему не научился. А случись такое на фронте?