Софья Аверичева - Дневник разведчицы

Прибежала домой и рыдала в голос. Кажется, только теперь я по-настоящему поняла, ощутила всю трагедию, которая постигла нашу страну. Они и сейчас стоят перед глазами, эти несчастные, ни в чем не повинные люди, как страшный, немой укор. Я не могу отделаться от чувства вины перед ними.

28-е апреля.

Художник театра Александр Иванович Ипполитов и его жена Ольга Андреевна взяли на воспитание ребенка из ленинградских. Долго они ходили по детским стационарам и госпиталям — все никак не могли решиться. Видно, не так-то просто назвать чужого ребенка своим. А вчера из горздравотдела им сообщили, что в инфекционной больнице скончалась молодая женщина и осталась сиротой ее крошечная девочка. Ребенка пока приютила у себя санитарка больницы тетя Паша. Когда Ипполитовы пришли, ребенок спал. Тетя Паша рассказала, что девочка (ее зовут Жанна) плакала, просилась к матери, но врачи, боясь инфекции, приносить ее в больницу не разрешили. Тетя Паша разбудила девочку:

— Жанночка, посмотри, кто к тебе пришел.

— Мама!

Маленькая, худенькая, с наголо остриженной головенкой, с огромными глазами на бледном личике, Жанна потянулась ручонками к Ольге Ивановне. Выбор был сделан.

В театре сегодня все только и говорят о благородном поступке супругов Ипполитовых и о странном совпадении: мать девочки была блондинка, как Ольга Ивановна, а отца звали Александром.

19-е мая.

Работаем над пьесой «Полководец Суворов». Режиссер Аксель Францевич Лундин. Ассистент Александра Дмитриевна Чудинова. Получила роль Софи Каретниковой. Но мне сейчас совсем не до нее. Мужчины уходят на фронт большими партиями (мобилизуют от 1905 до 1918 года рождения), а меня в армию до сих пор не берут. Репетиции «Суворова» проходят в страшном напряжении. Плохо с массовыми сценами. Дирекция мобилизует весь технический персонал театра, приглашает молодежь города. Но едва Аксель Францевич распланирует сцены, как парней, изображающих суворовских солдат, отправляют на фронт. Уже в который раз он вынужден заново строить труднейшую картину спектакля— взятие Измаильской крепости. Казалось, что картина получается, результат близок. А утром, придя на репетицию, Лундин узнал, что все «суворовцы» ушли на фронт. Аксель Францевич так разволновался, что ему стало плохо. Вызвали неотложку. На вопрос врача: «На что жалуетесь? — больной закричал:

— Мне надо взять Измаильскую крепость, а солдат всех забирают на фронт. Ну как я могу взять крепость с одними генералами!

Лундина увезли в… психиатрическую больницу. Через несколько дней он вернулся, и репетиции сейчас проходят у него в номере гостиницы.

— И что это им вздумалось упечь меня в психиатричку! — недоумевает Аксель Францевич.

Мы объяснили.

— Идиоты! Профаны! — возмущается наш добрейший Аксель. — Я им про свои творческие муки поведал, а они меня в машину и в желтый дом.

Воистину трагическое уживается рядом с комическим.

25-е мая.

Только пришла в театр, как вызвал меня к себе секретарь парторганизации и сообщил, что на днях партбюро будет разбирать мое заявление о приеме в партию.

Мечты мои начинают осуществляться.

9-е июня.

Члены партбюро долго молчат. Недоумевают, видно, как можно принять такую легкомысленную девицу в партию. Признают за мной кое-какие достоинства, но… но… и но… Актер Лимонов говорит строго: «Ваши друзья не те люди».

Актриса Магницкая подчеркивает, что я слишком много внимания уделяю своей внешности. А ведь и верно! Вот и сейчас на ресницах у меня целый пуд краски. Голова — модерн с коком. Недоедаю, а платьишки шью и все по последней моде. А время суровое, советуют быть серьезнее. Всех слушаю и думаю: они, наверно, правы. А в голове одно: скоро буду в армии, там не нужна краска.

Вдруг зазвонил телефон. Директор долго слушает, потом сообщает:

— Звонят из военкомата. Софье Петровне Аверичевой явиться с вещами на сборный пункт 14-го июня для прохождения службы в армии. Отправляют на фронт.

— Наконец-то! — только и могла я произнести.

Наступила тишина. А потом возгласы, расспросы: почему молчала, скрывала, даже сегодня ничего не сказала. Постановили кандидатом в члены партии принять.

10-е июня.

С утра ходила на медосмотр. В большой комнате за столиками врачи. Смотрят на меня сострадательно, настойчиво расспрашивают: нет ли головных болей? Почему такая бледность? И уж очень худая. Находят что-то в левом легком.

Смешно мне слушать врачей. Здорова я! Не болит у меня ничего. И вообще я иду на фронт добровольно. Никто меня туда не гонит.

Признают годной!

А днем состоялось партсобрание, на котором единогласно меня приняли в партию кандидатом.

11-е июня.

Время движется с невероятной быстротой. Оформляю документы, фотографируюсь. Завтра утром — в райком, будут утверждать решение нашего собрания о приеме меня в партию.

Прочла в «Правде», что Таня — это Зоя Космодемьянская, москвичка.

12-е июня.

Встала ранехонько. Тщательнее обычного оделась и пошла через Советскую площадь по улице Кирова в Кировский райком партии.

В приемной первого секретаря тесно. Уже идет бюро. Принимают в партию. В эти дни многие хотят стать коммунистами.

Из кабинета выходят быстро один за другим. Очень волнуюсь. Наконец вызывают и меня. Перевела дух и… вошла в кабинет. Сидят за столом члены бюро, в центре секретарь райкома. Зачитывает заявление, биографию, сообщает, что четырнадцатого июня иду в армию в составе формирующегося батальона Ярославской коммунистической дивизии. Принимают единогласно.

В театре репетиция пьесы «Суворов». Раньше я бы радовалась, если бы мне дали роль Софи Каретниковой, а сейчас… Все мои мысли, вся я — уже там. Послезавтра начнется новая жизнь. Пусть будет трудно, очень трудно… Все вынесу!

Режиссер встретил меня криком:

— Это что за шутки, как вы смеете опаздывать на репетицию?!

— Иду на фронт, дорогой Аксель Францевич! Пришла попрощаться!

— Безобразие! Репетировать! Сию же минуту! — лицо его багровеет, кожа вздувается какими-то причудливыми бугорками. Ох, как хорошо я знаю привычку нашего хитрющего Акселя сердиться, чтобы скрыть свое волнение. Он боится расчувствоваться.

Схватила в ладони его старые бугристые щеки, поцеловала.

— Счастливо вам, Аксель Францевич!

У него на глазах слезинки, что-то замурлыкал, заурчал, выхватил платок, отвернулся.

Простилась со всеми и пошла по бульвару к Волге. Долго сидела на набережной и по своему обыкновению разговаривала с Волгой. Глаз от нее не могла отвести, все приговаривала, как дуреха: «Прощай, прощай моя Волга-матушка, прощай, моя родная…» Проносились катера, проходили пароходы, и не было им никакого дела ни до меня, ни до моих чувств.