Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души - Р. Дж. Холлингдейл
Те, кто был склонен отрицать в Ницше все, вплоть до его человеческих достоинств, обвиняли его в неспособности дружить. Это совершенная неправда. У него был друг всей его жизни в лице Овербека; если постепенно угасла его глубокая дружба с Роде, когда разошлись их пути, то, тем не менее, она продолжалась столь долго, сколь обычно может вообще длиться крепкая дружба. Более того, никто не высказывал письменно похвал дружбе с такой силой и красотой, как Ницше. Однако следует признать, что в друге он очень часто искал в первую очередь утверждение самого себя, отклик себе либо слушателя своим рассуждениям. Трудно было ждать от него привязанности к кому-либо только из-за чисто человеческих качеств этих людей (Овербек является абсолютным исключением). В этом отношении, как и во многих других, он был так похож на Вагнера, что высказывание Эрнста Ньюмана о том, чего ждал от друга Вагнер, полностью применимо и к Ницше:
«Ему нужен был приемник, резервуар для вулканического извержения его идей и поддержка в их реализации; и настоящий друг, с его точки зрения, был тот, кто с наибольшей отдачей исполнял роль слушателя или помощника. Он был, в некотором смысле, подобен человеку, который возвышается над собратьями и чересчур огромен для обычной дружбы: не может быть настоящей дружбы между центральной горой и окрестными холмами – один может смотреть только снизу вверх, другой – сверху вниз. «Скорбный гений, вершащий закон, – весьма справедливо замечает Ромен Роллан, – словно заявляет, что великий ум нуждается в сильной дозе посредственности другого, чтобы удовлетворять потребностям дружбы. Для гения возможна лишь преходящая дружба с равными ему»[5].
Однако это вовсе не означает, что гениальный человек не способен на дружбу вообще, и утверждение Роллана не следует понимать как утверждение, что все, чего желает такой человек, – это поклонение. Ближайшим товарищем Ницше после его разрыва с Вагнером был Петер Гаст, человек значительно более скромного интеллекта (что Гаст прекрасно понимал), но преисполненный восхищения личностью Ницше. У Гаста был красивый четкий почерк; почерк Ницше никогда не был хорош и становился еще хуже по мере потери зрения, пока не превратился в совершенно неразборчивые каракули, расшифровать которые было под силу лишь Гасту. Трудно представить, как вообще Ницше сумел бы привести свои рукописи в пригодное для издателя состояние без помощи Гаста. Потомки во многом обязаны поистине неимоверным усилиям Гаста как копииста, так никогда и не получившего должной благодарности. Более того, Гаст готов был бросить все, чем бы он ни занимался, чтобы по первому зову прийти Ницше на помощь. Если бы при таком положении дел Ницше мог принимать преданность Гаста без малейшего чувства обязанности ему, то в глазах любого человека он выглядел бы действительно исчадием неблагодарности, каковым его подчас и рисуют. На деле же он глубоко переживал это чувство. По профессии Гаст был композитором, и хорошо известно, что Ницше сделал все, что мог, для становления его карьеры, устраивая или пытаясь устроить концерты его музыки повсюду, где только представлялась возможность, и с высокой похвалой отзываясь о Гасте как о «втором Моцарте», хотя на деле таланты его друга были весьма посредственны. Критики Ницше, естественно, поднимали на смех экстравагантность его панегириков произведениям Гаста, заявляя, что не видят в этом ничего, кроме доказательства абсурдности его претензий на роль эстетического судьи. Как правило, те же джентльмены заявляют и о его неспособности дружить.
Его юношеская дружба с Пиндером и Кругом была в определенном смысле моделью того, что вообще могла собой представлять такая дружба. Ницше, безусловно, доминировал, и это было неизбежно (в противном случае эти отношения, возможно, не состоялась бы вовсе), но причиной тому конечно же являлись его более высокая одаренность по сравнению с двумя его приятелями. Хотя он и не был вундеркиндом, его интеллектуальные и артистические способности были заметны с первого взгляда, и нет ничего удивительного, что ему выделили бесплатное место в знаменитой Пфорташуле. Такая ситуация в расстановке сил, должно быть, устраивала и двух его приятелей, поскольку эта дружба продолжалась не только в мальчишеские годы; она выдержала период расставания, связанный с отъездом Ницше из Наумбурга в Пфорташуле, и впоследствии наиболее ярко проявилась в создании малого литературного общества «Германия». Это общество друзья основали в поддержку развитию искусства, и проработало оно целых три года. Наконец, именно Круг познакомил Ницше с творчеством Вагнера. Друзья перестали видеться и помогать друг другу только тогда, когда Ницше уехал из Пфорта в Бонн, а затем в Лейпциг, и его юношеский период на том завершился.
Школьные годы в Наумбурге протекали без особых приключений. Весной 1851 г. Ницше и его два друга были переведены из городской школы в частную подготовительную школу, где они проучились вплоть до 1954 г. и где Ницше получил первые знания в латыни и греческом. Затем они продолжили обучение в школе более высокой ступени, Domgymnasium. По прошествии четырех лет обучения в гимназии Ницше наградили бесплатным местом в Пфорташуле. Он покинул гимназию по окончании летнего семестра в 1858 г. и 5 октября приступил к занятиям в Пфорташуле. Он не испытывал трудностей в обучении. Будучи очень прилежным учеником, он отнюдь не был книжным червем. Судя по характеру его поведения в последующие годы, можно предположить, что он старался избегать неровностей улицы, боясь споткнуться и упасть, так как уже тогда давала о себе знать его близорукость[6]; она же стала препятствием к участию мальчика в спортивной жизни школы, но он всегда с удовольствием занимался любыми упражнениями на свежем воздухе, которые, как он чувствовал, были ему по силам. Еще в раннем возрасте он научился плавать и всегда оставался пловцом незаурядных способностей. Также он превосходно катался на коньках и в своих длительных поездках по стране отмечал, что немцы всех возрастов имеют особое пристрастие к этому виду упражнений. Он был крепкого сложения и отнюдь не слабым физически. Эти внутренние резервы помогали ему год за годом бороться с болезнью, которая уже сказывалась в его юношеском организме.
Слабым местом его здоровья было зрение. Уже поступив в школу, он был вынужден носить очки, которые затем не снимал всю жизнь. Несмотря на то что его не постигла полная слепота, он всегда жил под угрозой полной потери зрения. Чтение и письмо в том объеме,
