Софи ван дер Стап - Девушка с девятью париками
Парни навещают меня уже во второй раз. В прошлый визит Ян принес мне леденец в форме сердца, а Йохем – букет цветов. И конечно же, Ян всегда является с кипой модных журналов. Они суетятся, пока сестры меняют иглы, и требуют держаться от меня подальше.
Сегодня сменить капельницу приходит медбрат Бас. Только он достает иглу, как настроение Яна и Иохема меняется. Они замолкают и осторожно отходят назад. На сей раз никто из них не шутит. Я больше не одна из них. Я больная рыба фугу, подвешенная на крючок капельницы.
Суббота, 5 февраля
Стук в дверь. Тот самый грубый хрен из пульмонологии, который сказал, что у меня рак. Бедняга, его вины в этом нет, просто так случилось, что он подменял моего обожаемого доктора К. в тот конкретный день. Я подскакиваю, когда его голова появляется из-за занавески, которой моя кровать отгорожена от всей больницы (и всего слоняющегося, блюющего и визжащего в ней). Он хочет узнать, как у меня дела.
Если не считать тошноты и раздутой от всех этих вливаемых в меня препаратов головы? Я говорю ему, что все в порядке. Не знаю почему, но всем, кто спрашивает, я отвечаю, что все хорошо.
Он уходит, и появляется высокая фигура доктора Л., а за ним – рой студентов. Они входят без предупреждения и обступают мою кровать, в меня впиваются шесть пар глаз. Ненавижу, когда он их с собой приводит. Унизительно и неловко выступать в качестве подопытной. Они просто входят, занимают свои места и таращатся.
– Доброе утро. Мы пришли взглянуть на вас, – говорит доктор Л.
Да уж вижу, блин. Я исследую эту коллекцию странных врачей из онкологического и гематологического отделений, ища доктора Красавчика, который был столь любезен, что помог мне задрать кофточку на моей дрожащей спине в день, когда должен был выкачать из меня жидкость и когда еще не было ясно, что к моему легкому присосалась целая семейка опухолей. Поправка: к капсуле, окружающей мое легкое, также называемой плевральной полостью. Тот, кто приходил ко мне каждый день и спрашивал, как поживает Анна Каренина. Но доктора К. среди них нет.
Зато в докторе Л. что-то изменилось: он улыбается. Поначалу я вообще не думала, что он на это способен.
“У меня две хорошие новости. Первая: мы получили окончательные результаты анализов, и в ваших костях действительно чисто. Вторая: мы еще раз изучили ваши снимки и пришли к выводу, что рак только в плевре. Это значит, что опухоли ограничены грудной клеткой и пока не проникли в правую часть живота. Жжение, которое вы ощущаете в районе печени, – просто стреляющая боль. Это значит, что возможность распространения есть, но не от органа к органу, что делает прогноз гораздо более оптимистичным”.
Молчание. Я не очень понимаю, что именно он только что сказал. Кости, от органа к органу, грудная клетка? Но мама издает пронзительный визг и принимается рыдать. До меня медленно доходит, что плачет она от радости. Это хорошие новости. В самом деле хорошие! Доктор Л. говорит, что моя печень не задета, и теперь-то я поняла, что рак в печени обычно заканчивается выбором места на кладбище.
Я не могу сдержать улыбку. Мама стискивает мою руку.
“Лечение все равно будет долгим, – говорит доктор Л. – Мы назначим вам пятьдесят четыре недели химии. Пока вы проходите лечение каждую неделю. Потом мы будем проводить его каждые три недели. Как только закончится эта капельница, вы можете поехать домой на выходные. Я жду вас в понедельник”.
Когда он уходит, мама все еще рыдает от счастья.
Четверг, 17 февраля
Я сижу в кресле и вижу в зеркале женщину за моей спиной. Чужие руки собирают то, что осталось от моих волос. Целые пряди падают мне на колени.
Магазин париков для меня не в новинку, но я никогда не думала, что буду выбирать парик для себя. В прошлом году моя мама проходила через тот же ад с раком груди. У меня остались лишь ужасные воспоминания от страшных лиц манекенов, от электробритв и продавщиц, полностью находящихся в ином мире. Моя мама всегда носила забранные кверху волосы. Сейчас они у нее темные и короткие, едва начавшие отрастать.
Она купила парик мягкого орехового оттенка, похожий на ее собственные волосы, с которыми она распрощалась. Она редко носила его, предпочитая обматывать голову шарфом. Я никогда ей этого не говорила, но мне все время казалось, что парик на ней смотрится неестественно. Она прошла через две операции, чтобы отрезать как можно больше рака, за ними последовали две недели облучений, а потом химиотерапия в той же самой больнице, где теперь лечусь я. Для всех нас это было жуткое время. По мере продвижения от операций к облучению и химии слова врача пугали нас все больше. Последний этап был худшим. Химия и смерть казались такими близкими друг другу.
Тем утром, когда я проснулась, на моей подушке были волосы. Пряди волос на щетке. Отчаяние в раковине. Старушка Ханнеке была права. Три недели – ни больше ни меньше. Я видела, что лысею, хотя в глазах всех остальных мои волосы выглядели как обычно. Вчера я даже подумала, что они красивые и блестящие, хотя по-настоящему никогда их не любила. Я осторожно запускаю в них пальцы и вытаскиваю целую прядь. Я смотрю на щетку, лежащую у раковины, как на средоточие зла. Но средоточие зла не щетка, а зеркало. Мои волосы выпадут вне зависимости от того, буду я расчесываться или нет. Сотни тонких нитей одновременно. Я могу заметить первые проплешины, рассматривая себя вблизи. На то, чтобы понять, что вчерашний день принадлежит далекому прошлому, много времени не требуется. Пришло время парика.
Забавно, но я не могу вспомнить медсестру, которая хоть что-нибудь сказала о том, сколько боли могут причинить выпадающие волосы.
Магазин париков расположен в центральном вестибюле больницы. Удобно для онкологических пациентов, которые могут зайти сюда сразу же после того, как их снимут с капельницы. Сзади сидят моя мама, сестра и Аннабель. Все мы молчим и чувствуем себя неуютно до тех пор, пока Аннабель не снимает напряжение, примеряя один из париков. Это смешно. Мы хохочем.
Я вижу продавщицу, достающую парик из коробки. Будь позитивной, Софи. Но что-то не получается. “Я каждый день теряю их тоннами”, – говорю я женщине, укладывающей мои волосы.
Она смотрит на меня в зеркало. Я принесла с собой фотографии, где моя прическа мне нравится. Это те, которые Мартейн сделал три недели назад, когда волос у меня еще было полно. Я все меньше и меньше похожу на девушку с фотографий, потому что мои волосяные фолликулы не могут противостоять химии. Снимки лежат на столе рядом с брошюрой о париках и моделью из желто-белых волос, которую только что достали из коробки. Может быть, что-то вроде этого? Даже не близко. Все эти прически превращают меня в трансвестита, и, когда продавщица знакомит меня с копной длинных темных волос, я могу думать только о гитаристе из Guns'n’Roses. Для MTV это, может, и сойдет, но только не для моей головы. Что за долбаная катастрофа.
