Юрий Ветохин - Склонен к побегу
Больше луч прожектора на мне не останавливался. Он лишь временами скользил по мне. Это случалось, когда прожектор разворачивали вдоль берега и второй раз, когда его направляли перпендикулярно берегу. Я уже не боялся, а хладнокровно следил за прожектором. Когда его луч медленно подходил ко мне, то вода начинала постепенно светлеть. За несколько раз я запомнил степень освещенности воды непосредственно перед тем моментом, когда луч должен был упасть на меня, и успевал вовремя поднырнуть. Скоро начался дождь и на море опустился туман. Тогда я снял маску и трубку и бросил их в воду, так как прожектора вообще перестали представлять для меня какую-либо опасность.
Бледные пятна прожекторов, маяка и мигалок слабо просвечивали сквозь дождь и туман, но звезд не было видно совсем. «В такую погоду надо плыть недалеко от берега, чтобы ориентироваться по прожекторам и мигалкам», — подумал я и изменил свой курс на 90 градусов влево. Я упустил из виду, что вблизи берега было сильное противное течение.
Едва я изменил курс, как обнаружил, что плыть стало много труднее. Ветер и волны препятствовали моему движению. Они то и дело ставили меня вертикально и забрасывали мне в рот воду и я, отплевываясь и чертыхаясь, снова возобновлял свое движение с нуля, когда вся поступательная инерция была уже погашена.
В довершение всего, температура воды в море оказалась не одинаковой. Один слой был теплый, другой — холодный. И плыло огромное количество деревьев, веток и коряг. Проливной дождь вызвал разлив пограничной реки Чорох. Река Чорох разлилась по лесам, растущим на ее берегах, и понесла в море в своем стремительном потоке все, что не было хорошо укреплено. Этот стремительный поток еще больше усилил прибрежное течение, которое и без того мешало мне плыть.
Я пожалел о том, что утопил маску. Она могла бы предохранить мои глаза от ударов встречных деревьев. Однако, делать было нечего. Я положился на Господа и продолжал плыть. Скоро туман с дождем создали такую пелену, что огни маяка и прожектора пропали из вида. С их исчезновением появились дополнительные трудности. Теперь единственным указателем курса остался компас. Когда очередная волна с силой ударив мне в лицо, как во время боя на ринге, останавливала меня и я терял направление, то приходилось вынимать из кармана компас и фонарик и определять курс по компасу. Вообще-то у компаса была светящаяся стрелка, но она светилась так слабо что я не мог быть уверенным. Поэтому я освещал шкалу своим фонариком. Я держал фонарик в одной руке и пальцем нажимал кнопку его включения. В другой руке у меня был компас. Работая ногами, я ждал, когда стрелка компаса перестанет бегать как угорелая, и снимал отсчет. Затем убирал компас и фонарик обратно в карман, запихивал туда же шнуры, которыми они были привязаны на всякий случай, и продолжал плыть на юго-восток до тех пор, пока следующая волна не сбивала меня опять с курса. Тогда все повторялось сначала.
Я тратил так много сил в этой борьбе со стихией, как никогда раньше. Мелькнула мысль подкрепиться шоколадом или коньяком, но я ее сразу отбросил, как только подумал, сколько драгоценного времени при этом потеряю. Даже остановиться для того, чтобы посмотреть на часы я считал нецелесообразным. Я хорошо сознавал, что моя скорость при противном ветре и противном течении — минимальна. Поэтому я стремился проплыть до рассвета хотя бы только те пятнадцать километров, которые отделяли меня от Турции. Я знал, что примерно на половине этого пути находится устье реки Чорох, откуда вытекает стремительный поток, мешающий мне плыть. Когда я миную реку Чорох, плыть мне станет много легче. Поэтому я напрягал все свои силы. Я наглотался морской воды, чего со мной никогда не бывало прежде, но тем не менее, я упорно продолжал плыть на юго-восток, часто вынимая компас и сверяясь по нему.
Меня окружала такая темень, как будто мне на голову накинули мешок. По-прежнему не было видно ни звезд, ни луны, ни маяков, ни мигалок. Даже вода не фосфоресцировала. А дождь хлестал, не переставая.
В полном смысле этого выражения, я был наедине с Богом. Единственные живые существа, которые всю дорогу сопровождали меня, были чайки. Хотя я их не видел, но по крикам мог определить, что их было две. Они летели над самой моей головой и пронзительно кричали. То ли они принимали мою голову за рыбу, то ли за какую-нибудь корягу и хотели сесть на нее, — я не знаю. Так в непрерывной борьбе с ветром, волнами и течением прошло много часов и наконец едва уловимо стали появляться первые признаки рассвета, которого я ожидал с надеждой и страхом одновременно. То тут, то там стали появляться и снова исчезать белые шапки волн. Среди них вдруг бесшумно, как видения, проплыли мимо меня два или три катера. Проплыли и растворились в тумане. Было такое впечатление, что они дрейфовали, а проплывал мимо них я. Самое странное было то, что проплывал я будто бы в противоположную сторону от направления моей головы, как бы ногами вперед. Не разгадав такую сложную задачу, я решил, что мне померещилось. Это мнение еще больше укрепилось, когда совсем рассвело и я не обнаружил никаких катеров.
Наступило хмурое, туманное утро. Ветер ослабел, но море еще штормило по инерции. С удовольствием я увидел слева от себя, милях в двух, береговую черту. Это означало, что всю ночь я плыл в правильном направлении — в сторону Турции. Но где я теперь находился: в турецких водах или все еще — в советских? Этого я не знал. На берегу я видел какие-то заводские трубы, но не было видно гор, опоясывающих Батуми. Берег был низменный и голая равнина простиралась на несколько километров вглубь материка. Горы синели только на горизонте. «Очевидно, это — Турция!» — подумал я с радостью и стал выбирать место на берегу, куда бы лучше подплыть. Вдруг, слева от меня, в небе появилась точка. Точка стала расти и превратилась в самолет.
«Куда он летит? — забеспокоился я. — Ведь, где-то здесь проходит турецкая граница!» Я пристально,
волнуясь следил за самолетом. А он медленно долетел до траверза того места, где я находился, и стало видно, что это был пассажирский самолет АН-2. Так же медленно самолет полетел вдоль берега и через некоторое время скрылся из вида, где-то между синеющих гор, уже справа от меня.
С нарастающей силой сознание провала попытки побега вонзилось в мой мозг. «Значит, там, куда полетел самолет, все еще советская территория! Встречное течение, встречный ветер и волны не позволили мне проплыть за ночь те пятнадцать километров, которые отделяли меня от свободы!» Но предаваться отчаянию было нельзя. Надо было немедленно принимать какое-то решение. До границы было еще далеко. Об этом свидетельствовал полет самолета. «Я не смог достичь границы ночью, не смогу и днем, — подумал я с горечью, — Теперь надо все усилия приложить к тому, чтобы скрытно выйти на берег и не быть арестованным. Здесь, наверняка запретная зона, поэтому надо повернуть назад и плыть обратно, в Батуми».
